Под шляпой моей матери - читать онлайн книгу. Автор: Адельхайд Дюванель cтр.№ 11

На вернисаже в одной из самых известных галерей города карманник Венделин крепко сжимает руку своей дочери Фифи, которую он не видел два года, и говорит: «Я тебя не чувствую». Он одет в черную рубашку и белые брюки и все еще строен; высокий лоб блестит в свете ламп. Дочь не отходит от него, позже, в ресторане, она тоже сидит рядом; Венделин указывает на намалеванных на стенах ангелочков и объясняет, что их крылья слишком малы, чтобы поднять в воздух тяжелые тельца с раздутыми животами. Охота на вернисаже была не слишком удачной: бумажник, но денег в нем немного. Они выходят из ресторана и садятся в трамвай. Фифи разочек кашлянула; у Венделина, который сидит напротив, по руке ползает муха и щекочет его, но ему кажется, что туда попала слюна Фифи.

Фифи съеживается в гостиной под коричневым шерстяным покрывалом из Пакистана, которое висит на гвозде на голой белой стене. Венделин сидит в кресле-качалке и объясняет: «Я не просто заяц среди зайцев, я хамелеон, который лишь подражает зайцам». На фильтре сигареты, которую он скрутил для Фифи, остается след от ее помады, фильтр сделан из кусочка картона. Она совсем недавно научилась вдыхать дым и говорит, что так дышат, когда грустно. Она встает; круглыми глазами смотрит в зеркало в коридоре и бормочет: «Бог мой, какая я старая». Ей шестнадцать. Он наливает ей вина; позже подогревает банку минестроне и они едят на кухне. У него на руках четко видны синие вены, словно начерченные на карте дороги; ненадолго все руки кажутся синеватыми. Фифи рассказывает, что по утрам первым делом раздвигает шторы; ей нужно увидеть день, только потом она может его начать.

Венделин часто болеет; но это не один и тот же недуг, в него проникают разные болезни, так сказать, стоят у порога. Все его тело по частям воспаляется; он почти ничего может с этим поделать. Он покупает лекарства в разных аптеках — каждый раз заходит в новую — и пьет ромашковый чай. О своих болезнях дочери он ничего не говорит. Вдруг она поднимается, шепчет: «Мама ждет», целует его в щеку и уходит. До того, как она исчезает за дверью, он ловко вытаскивает из заднего кармана ее джинсов гребень, который, пока она сбегает по лестнице, подносит правой рукой очень близко к своим маленьким глазам, которые внезапно вспыхивают за стеклами очков.

Анни знает Роланда с тех пор, как однажды они ехали на работу в одном автобусе и он сказал: «Прекрасная погода сегодня». Засыпая, она думала о том, что он заговорил с ней. На другой день она тихо сказала: «А сегодня неважная». Он понял и добавил: «Голова раскалывается, фён». С тех пор они всегда ждали автобуса вместе и в давке стояли рядом. Если шел дождь, его рыжие волосы завивались над маленькими ушами. Ее лицо не казалось ему красивым, но она держала осанку, ее движения были спокойными, а голос приятным. Через некоторое время она перестала его встречать; он ждал автобуса на другой остановке, новая работа находилась в другой стороне.

По вечерам, сидя в четырех стенах, Роланд хватался за телефон. Каждый день он звонил трем-четырем знакомым. Однажды он позвонил и Анни; он рассказал ей о новой работе. Он перепечатывал дневник одного исследователя из Новой Гвинеи 1912 года. Лишь спустя много времени исследователю удалось сфотографировать местных женщин. Он писал: «Я сделал несколько снимков, в том числе женщин. Одна, в белой раскраске, похоже, носила траур; с шеи и с ушей у нее свисало множество шнуров, некоторые были переплетены». Исследователь одарил женщин бисером и маленькими зеркальцами.

С тех пор Роланд часто звонил ей; Анни, которая жила с родителями, надеялась, что однажды он пригласит ее к себе, но он этого не сделал. Он рассказывал ей, что через окно в кухне видел, как одна женщина накрывала на балконе для мужа стол к ужину; пока он ел, она все время стояла за его стулом — неподвижно. Один раз он сообщил, что иногда после работы пьет пиво в уличном кафе. Там он обратил внимание на женщину, которая, как он думает, от бедности носит платья, которые ей покупает мать; платья горохового или бобового цвета. Однажды эта женщина пробежала сквозь все кафе, чтобы порезать еду мужчине с парализованной рукой. Через несколько дней Роланд упомянул о маленькой собачке, прыгавшей через обруч на рыночной площади. Анни сказала: «Я не люблю цирк». Роланд заговорил о купленном недавно кактусе, она ответила: «Ненавижу кактусы». С тех пор он больше не звонил.

Много недель спустя, однажды вечером Роланд встретил Анни в тумане; он видел только ее очертания. Она уверенно находила дорогу; внезапно свернула и он услышал ее удаляющиеся шаги. По дороге он задел несколько веток с почками. Птица что-то спросила или крикнула. Он вошел к себе в квартиру, подбежал к двери спальни и распахнул ее. Анни стояла рядом с ночным столиком, на котором лежала маленькая деревянная божья коровка; ее ножки и голова двигались на сквозняке. Анни была без одежды и в белой раскраске; вокруг шеи и с ушей у нее свисало множество шнуров, некоторые были переплетены. Видение длилось несколько секунд. И хотя после Роланд, чтобы отвлечься, сидел перед телевизором, он еще долго не мог заснуть.

Йогги получал пенсию 4-го разряда; однажды он по пьяни выпрыгнул из окна; да, выпрыгнул, с улыбкой на лице; может быть, он думал, что окно в метре от земли, как у него дома; но он был у своего коллеги Вегге, поэта, и пролетел много метров; все у него было сломано, уцелела только голова. С тех пор он ужасно хромал, с каждым годом все ужаснее, но он работал, мыл стаканы в пивной. До этого он мыл окна, был настоящим профессионалом; того несчастного случая просто не должно было произойти, он же должен был заметить изнутри, что оно далеко от земли, наконец, об этом можно было судить по виду из окна: слева видны были пологие, синие холмы за парком. Справа, на другой стороне улицы, какой-то старик несколько раз в день подводил свою больную жену к узкому окну, посмотреть на улицу. К моменту несчастного случая они стояли у окна, как прикованные; старый господин поддерживал жену под руку, а она была еще бледнее, чем обычно, когда Йогги просвистел на улицу.

Йогги много ездит на трамвае; у него льготный билет. Особенно любит он ездить по третьему маршруту; на нем водитель звонит каждый раз, когда трамвай громыхает через перекресток, где стоит на посту милая регулировщица; она улыбается и на секунду опускает руки, которые указывают путь.

Вегге, коллега Йогги, теперь живет в доме за тремя аэродромами: земля там красная, а у крестьянина, которому принадлежит домик, на стене нарисованы солнечные часы, пишет Вегге. Время от времени он посылает Йогги самые настоящие письма, на которые Йогги никогда не отвечает, потому что он не писатель; он вешает их на стены у себя в комнате. Вегге пишет прекрасным языком, например: «Здесь одиночество не причиняет боли». Или: «Дикая герань красная, как солнечный ожог». Да, так красиво Йогги говорить не умеет, не то что писать. Он по-прежнему много пьет: красное вино помогает от болей. Он думает, что Вегге пишет ему, потому что его все-таки немного мучает совесть, из-за того случая: в конце концов, Йогги пил его пиво, его вино, его шнапс.

Свою комнату Йогги называет ящик, и если бы прохожие повернули головы, они бы увидели матрас на полу; занавесок у него не было; по вечерам он просто закрывал ставни.