Сибирская трагедия - читать онлайн книгу. Автор: Дмитрий Барчук cтр.№ 49

Сам Буркин по хозяйству ничего не делал. Хотя вставал раньше всех и с первыми лучами уходил в горы, иногда с мольбертом, иногда без, и возвращался, когда солнце стояло высоко. Потом он закрывался в своей мастерской и работал над картиной.

Однажды он пришел с прогулки, когда мы еще завтракали, подсел к столу и предложил написать с нас портреты.

– Нет-нет, – категорически отказалась жена. – Я неважно себя чувствую и плохо выгляжу. Не хочу навсегда остаться такой.

– А вы? – спросил меня художник.

Я пожал плечами:

– Не знаю. Я прежде никогда не позировал. Получится ли?

– Получится. Обязательно получится! Он согласен, Григорий Иванович! – ответила за меня Полина, а для меня добавила: – Представляешь, Петя, мы повесим твой портрет в гостиной.

Работать над портретом художник решил в мастерской. Хотя Полина хотела, чтобы он запечатлел меня на фоне горных склонов. Но Буркин сделал вид, что не расслышал ее предложения, и увел меня в свое убежище.

Здесь царил полумрак, единственное узкое окошко выходило на гору, закрывавшую избушку от солнечных лучей. Со стен на нас глядели таинственные пейзажи, словно окна в потусторонний мир. Они дышали заповедной шаманской силой. Будь то озеро, горный хребет или могила шамана. Но это лишь видимость, поверхностный слой, а за ними – сама душа Алтая.

– А вы никакой не пейзажист. Вы пишете портреты духов, – высказал я свое впечатление.

Буркин улыбнулся:

– Может быть, может быть…

– Теперь мне понятно, зачем вы гуляете утром по горам. Пытаетесь поймать душу природы?

Художник не ответил, а предложил присесть.

– Сюда, пожалуйста, – он указал на стул подле окна. – И голову чуть-чуть поверните вправо. Вот так. Просто замечательно.

Он сосредоточенно колдовал за мольбертом, а я боялся пошевелиться, вдруг нарушу позу. Наконец Буркин заговорил:

– Склонность к камланию – это своего рода наследственная, врожденная болезнь. Правда, она не всегда передается по прямой линии от отца к сыну. Бывает, проявляется и у племянников. И тогда ребенок, которому суждено стать шаманом, начинает ощущать зов духов. Он становится болезненным, а временами даже впадает в бешенство. Он может какое-то время воздерживаться от вступления в камы, но все равно рано или поздно станет им. Ибо избранный духами не может не камлать. Иначе он совсем разболеется и скоро умрет. Шайтан [94] задушит. Шаманские способности, как и склонность к любому творчеству, алтайцы считают даром духов. Устами певца говорят духи, они же водят моей кистью. Я потому и ухожу один по утрам в горы. Там я ищу встречи со своим духом. Вместе мы обретаем огромную силу.

Я не выдержал и спросил:

– А сегодня утром вы виделись со своим духом?

– Да.

– И что он вам велел?

– Нарисовать вас.

Интересно, чем моя скромная персона заинтересовала потусторонние силы?

Но Буркин упредил меня.

– Скажите, а вы что-нибудь пишете?

– Только как секретарь Потанина. Стенографирую его мысли.

– Странно, – удивился художник. – И никогда прежде ничего не писали? Ни повестей, ни рассказов, ни романов…

– По юности за границей баловался прозой, когда не мог говорить. Но ничего заметного, в отличие от вас, сотворить не смог. Вы ошиблись, взявшись рисовать мой портрет? Я никогда ничем не прославлюсь.

Художник улыбнулся.

– Я бы на вашем месте не спешил с выводами. Мой дух не ошибается. В вас тоже есть дар творца. Правда, о нем вы пока не подозреваете. Вы еще напишете свою книгу.

Я еще обдумывал сказанное художником, как вдруг он спросил меня:

– Пётр Афанасьевич, вы еврей?

Я оторопел от удивления.

– Это вам тоже дух сказал? – язвительно спросил я художника.

Но Буркин продолжал сосредоточенно водить карандашом по холсту.

– Нет. Просто у вас форма лица, глаза, нос и рот очень характерны для древних иудеев. В вас нет ничего азиатского, что можно отметить у любого русского. Ваши предки определенно были выходцами из Палестины. Но не арабы.

Я был в полном недоумении.

– Действительно, Коршуновы усыновили меня, но мои настоящие родители были выходцами из Европы, а не из Палестины. Мать – немка, а отец чех или словак. И вообще мне еще никто никогда не говорил о моем еврействе. Даже черносотенцы!

– Но с вас же иконы можно писать! У немцев и славян совсем другой тип лица! – воскликнул художник.

Вернувшись в дом, я застал свою жену совершенно больной. Она лежала на кровати и тихо стонала.

– Мне очень плохо, Петя. Будто все внутренности выворачивает, – пожаловалась Полина и расплакалась: – А ребеночек совсем перестал двигаться. Неужели мы его потеряли…

Я выбежал во двор. Буркин седлал лошадь. Он собирался в Немал, в лавку за солью и спичками. Я сказал, что Полине срочно нужен врач.

Он задумался.

– Таких в горах нет. В Чемале жил фельдшер, но после революции сбежал. А нового еще не прислали.

– Но как вы лечитесь? – воскликнул я в сердцах.

– А шаманы на что? Недалеко живет очень известный шаман Мамлый. Он к Эрлику и Ульгеню дорогу знает.

– Да хоть самого черта везите! Только спасите мою жену и ребенка!

Буркин вскочил на коня и унесся со двора.

Я вернулся к жене.

– Григорий Иванович поскакал за доктором? – спросила она.

Я не знал, как сказать правду.

– Здесь нет доктора. Он обещал привезти шамана.

Полина побелела и прошептала:

– О Боже!

Я стал успокаивать ее как мог. Приводил пример из собственной жизни, как меня вылечила от немоты бабка-знахарка, когда доктора расписались в бессилии. Припомнил выступление шамана в Общественном собрании, после которого она согласилась выйти за меня замуж.

– Он же выгнал из тебя злых духов. Ты сама говорила, что после его камлания у тебя словно камень с души свалился. А этот шаман еще сильнее. Он тебя обязательно вылечит.

Полина заплакала.

– Да я не за себя боюсь, а за маленького. Про духов – это никакие не побасенки, а правда. Дядя Саша Андреев однажды поплатился за свое неверие…

Полина осеклась, осознав, что невзначай проговорилась и выдала чужую тайну. Но она так дрожала, а художника все еще не было, и чтобы хоть как-то отвлечь ее от мрачных дум и выиграть время, я стал расспрашивать ее.

Она вначале упиралась, не хотела раскрывать чужой секрет, но, взяв с меня страшную клятву, что я более никому его не выдам, рассказала мне эту историю.