Собачья старость - читать онлайн книгу. Автор: Надежда Нелидова cтр.№ 26

Эрвин увез меня в наш домик, но я болела. И он не мог любить меня. Я поехала домой.

Вскоре печальное известие постучалось в мою дверь: моего дорогого Эрвина не было больше в живых! Я упала и умерла, но малютка Карл залепетал возле меня, и я ожила. У меня хватило сил только на то, чтобы лечь и вытянуться в постели. Пробило два часа ночи, я лежала с открытыми глазами. Я встала и пошла к комоду за таблетками. Свет я не включала, так как знала наизусть, в каком порядке лежат лекарства. Когда я выдвигала ящик, услышала какой-то звук и задержала руку на ящике, прислушиваясь.

От входной двери кто-то прошел через прихожую и остановился у двери, ведущей в спальную. Минуту я стояла, оборотив голову к двери. В комнате стоял человек, в темноте белели улыбающиеся зубы!

Вскрикнув, бросилась я к постели, в темноте больно обо что-то ударилась и упала в постель. Я закуталась с головой в одеяло, задыхалась и с разрывающимся сердцем ожидала, что одеяло вот-вот поползет с меня.

…Прошло немало времени, прежде чем мне удалось внушить себе, что несомненно, ну конечно же, все мне только почудилось. За окном прозвенел дежурный трамвай, слышался шорох одиноких ночных автомобилей, отражения от их фар маленькими прожекторами скользили по комнате. В углу ровно дышал маленький Карл, и я из-за боязливо приподнятого одеяла видела его нежную белокурую головку на подушке. Как я могла предать его, забыть о нем?!

Под утро я уснула, но лучше бы мне было не засыпать. После этой ночи он стал являться ко мне еженощно, как добронравный супруг к своей жене.

Мне снилась квартирка с цветком на подоконнике. На полу, длинно вытянувшись, лежит он. У него большие голые ноги, и на нем грубая куртка в пятнах, как от бурой масляной краски. И мухи – откуда их столько взялись в комнате? – жужжат и бьются о стекла так, что не слышно человеческого голоса.

Мне говорят: «Ты должна исполнить супружеский долг». Я кричу что есть сил: «Но он мертв!» Но меня не слышно из-за жужжащих мух. И вот все куда-то деваются, и мухи смолкают. Дверь оказывается закрытой снаружи – я убеждаюсь в этом, пытаясь выбраться из страшного места. Я остаюсь наедине с ним. Вот я лежу в пальто в дальнем углу. Зуб не попадает у меня на зуб от страха и холода в давно не топленной квартире. Я покорно жду уготованной мне чудовищной участи, какой не знала до меня ни одна женщина на Земле.

Повернув голову к окну, я вижу, как мирно гаснут окошки в соседних домиках. Городок погружается в сон. Я лежу и громко молюсь Богу. Из угла, где лежит он, доносится похрапывание. Волосы шевелятся на моей голове.

Храп обрывается. Он встает на четвереньки, выпрямляется и неуверенно, как слепой, идет в дальний угол. Вот он доходит до меня, водя перед собою руками. Нагибается, всматриваясь в мое перекошенное лицо остекленевшими, как белок мороженого яйца, полосками глаз под полузакрытыми веками.

Вот он лег рядом и гладит мое лицо ледяными пальцами, шершавыми от запекшейся крови. Особенно любовно он ласкает мое горло, и каждый раз, когда я судорожно сглатываю слюну, задерживает на гортани застывшие навечно согнутые пальцы. Толстым языком он пытается раздвинуть мои губы и проникнуть в рот. Засохшая под носом черная кровь царапает, крошится и осыпается на мое лицо. Он греет руки о мою грудь, он давит на меня, как камень! Он здесь, уберите же его! Я не делала тебе ничего плохого, оставь меня! – фрау Б-р билась и валилась на бок с плетеного стула.

Вдвоем с подоспевшей горничной мы подняли старушку, сквозь страшно стиснутые зубы втолкнули голубые таблетки, влили воды из стакана – ее больше полилось по морщинистому горлу – и поспешно вывезли в кресле на террасу.

На улице было еще очень прохладно – четвертый час в начале. По дорожке, ведущей от залива, бежала, громко болтая по – французски, молодая пара, оба в ярких алых костюмах, сами алолицые от отразившейся на их лицах утренней зари. Прямо под нами, у колонн они остановились и замерли, обнявшись. 0ни целовались, раскачиваясь и шатаясь от счастья…

Ночью от балкона потянуло свежестью. В проеме балконной двери было видно, как в черном небе двигалась, удаляясь, мерцающая рубиновая точка. Возможно, в этом самолете улетала фрау Б-р. Ей предстояло пересечь океан, который тяжко вздыхал внизу, могуче ворочаясь между материками. Сегодня, благодаря присутствию многих бодрствующих людей, она могла целую ночь не спать, была счастлива, весело поглядывала в окошко на звездное небо и попивала из термоса неизменный чай с молоком, фрау Б-р, которую на протяжении десятков лет сводили с ума ночные кошмары.

И медицинские светила, на приглашение которых не скупился молодой Б-р, только разводили над этим феноменом руками.

Проктолог Фёдор Иваныч любил после работы смотреть в звёздное небо. Часами всматривался в далёкую, властно всасывающую, полную тайны звёздчатую черноту. Дух захватывало, волосы на голове шевелились…

На чердаке был установлен самодельный телескоп с окуляром из четырёх стёклышек. С материалами и чертежами помог кандидат-астроном, которого Фёдор Иваныч пользовал массажем (нежным резиновым пальчиком) – и ромашковыми микроклизмами. Областные светила не вылечили застарелую болезнь, а ромашка помогла.

Пациенты уже знали: старались попасть на приём к проктологу, если к вечеру небо уверенно прояснялось. Тогда прояснялось, как нёбушко, и лицо Фёдора Иваныча: распускались морщины, расходились сурово сдвинутые пшеничные брови… Ну и хватит об этом. Ёрничать над профессией проктолога большого ума не надо.

Выйдя на пенсию, ни дня больше не проработал по специальности. Тут же устроился в больничном городке сторожем, сутки через трое.

«В бесконечном потоке жизни, частицей которого я являюсь, всё прекрасно, цельно, совершенно. Могущественная сила струится сквозь меня. Я радостно и свободно двигаюсь от прошлого к будущему. Я полон любви и созидания…»

Фёдор Иваныч снял старенькие очки, уложил во фланелевое гнёздышко футляра. Потёр усталые глаза. Включил грязноватый, захватанный электрочайник. Из-за форточки вытащил авоську с варёной курицей.

Всё здесь, в каморке, было родным, знакомым. Хорошая, не суетная работа: располагает к философии, к созерцанию. Ночи напролет штудировал толстые книги. Подчёркивал, делал выписки.

Когда слабые глаза краснели, выходил во дворик. Прохаживаясь, размышлял о прочитанном. Мысленно соглашался с прочитанным – либо, наоборот, яростно спорил. Хвалил – или негодовал… Кругом покой, шелестит листва на старых больничных липах. Сонные больничные корпуса, за забором серые громады многоэтажных домов. В них, как сурки, спят люди. Так и жизнь проспят.

Продрогнув, довольный Фёдор Иванович возвращался в душное тепло каморки.

«В бесконечном потоке жизни, частицей которого я являюсь, всё прекрасно, цельно, совершенно. Могущественная сила струится сквозь меня. Я полон любви и созидания…»

Ход мыслей нарушили звуки из кухни. Там, как всегда, что-то бурно жарилось-парилось. Красная от духоты, супруга Капитолина Григорьевна стучала ножом: крошила зелень. Ещё одна разделочная доска, вся в глубоких рублено-резаных рубцах, сочилась красным мясным соком. Фёдор Иваныч поморщился.