"Сталинский питомец" - Николай Ежов - читать онлайн книгу. Автор: Никита Петров, Марк Янсен cтр.№ 58

На пленуме нового состава ЦК, состоявшемся после съезда, Ежов, разумеется, уже не присутствовал. Он потерял все свои партийные посты. Ему оставили только должность наркома водного транспорта. Двадцать девятого марта Политбюро назначило комиссию по передаче полномочий секретаря ЦК Маленкову, избранному в секретариат вместо Ежова. На людях Ежов не появлялся и, хотя продолжал работать в наркомате водного транспорта, не ходил и на какие-либо серьезные заседания. Скорее всего, таких заседаний и не проводилось. Его сотрудники понимали, что его со дня на день арестуют, и не рвались к нему на прием; Ежов тоже старался не привлекать к себе внимания.

Сложилась странная ситуация. 6 марта в газете «Водный транспорт» в последний раз было упомянуто его имя — в заметке о приказе наркома «об оплате инициативы руководителей стахановских школ». После этого его имя в прессе больше не упоминалось, единственным исключением, где он упоминался косвенно, была заметка капитана парохода «Н. Ежов», напечатанная 2 апреля [82] . Тем не менее, Ежов оставался в своей должности, но очень дурным знаком было то, что даже в ведомственной газете «Водный транспорт» о нем писали уже без упоминания фамилии, а просто — «нарком водного транспорта». Причем со второй половины марта в газете крепчает критика положения дел на водном транспорте, а 31 марта было принято постановление СНК СССР № 411 «О готовности Наркомвода к навигации 1939 г.» и в нем отмечалось, что наркомат подготовился «неудовлетворительно». В постановлении были намечены конкретные мероприятия по подготовке и ремонту судов к навигации, ремонту портовых механизмов и т. п. О Ежове не говорилось ни слова {727}. Зато теперь включилась тяжелая артиллерия и с критикой Наркомвода выступила газета «Правда». В передовой статье в номере от 2 апреля «Преодолеть отставание водного транспорта» говорилось, что объем перевозок в 1938 году оказался даже ниже, чем в 1937 году. Так что задание Сталина Ежову — «подтянуть» водный транспорт — оказалось полностью проваленным.

Судя по всему, дни Ежова были сочтены, но он продолжал работать. По словам Роя Медведева, «во время заседаний наркомата водного транспорта он не произносил ни слова, только складывал и запускал бумажных голубей, а потом ползал под столами и стульями, отыскивая их» {728}. Эта история вряд ли имеет основания. Без сомнения, Ежов был расстроен и подавлен, но не впал в маразм. Об этом свидетельствуют приказы и распоряжения за его подписью, которые он отдавал до своего последнего рабочего дня [83] . Не нашли мы и каких-либо обрывков бумажных голубей или характерных сгибов на документах наркомата водного транспорта. Рассказ Медведева — не более чем приукрашенная выдумка о полоумии наркома.

9 апреля 1939 года Ежов подписал три последних приказа {729}. Это был его последний рабочий день. Как сообщила на следующий день газета «Водный транспорт», в наркомате было проведено партсобрание с «критикой не взирая на лица» и вполне понятно, кто оказался под огнем этой критики. Ежов не был освобожден от должности. Возглавляемый им наркомат был просто упразднен, разделившись на наркомат речного флота и наркомат морского флота, во главе которых были поставлены новые наркомы — З. А. Шашков и С.С. Дукельский {730}. А уже на следующий день, 10 апреля, Ежова арестовали. По некоторым сведениям, его вызвали в ЦК в кабинет Маленкова, где и был произведен арест, не исключено, что это сделал грузный Богдан Кобулов, для которого скрутить мелкого Ежова не представляло сложности, да и один вид «Кобулича» гарантированно парализовал его волю {731}. Хотя поговаривали, что он был арестован и самим Берией. В тот же день у него дома, на даче и в рабочем кабинете был произведен обыск {732}. На квартире как невольные свидетели были арестованы его племянники Анатолий и Виктор Бабулины {733}. Обыск квартиры и служебного кабинета выявил следы пьянства и депрессии. В письменном столе и книжных шкафах (заполненных по большей части работами его жертв) были обнаружены спрятанные в разных местах заряженные пистолеты и бутылки водки. В ящике стола лежал пакет с пулями, которыми были расстреляны Зиновьев, Каменев, Смирнов, причем каждая пуля была завернута в отдельную бумажку с фамилией казненного {734}.

Арест Ежова тщательно скрывали не только от простого народа, но и от большинства сотрудников НКВД. Однако внимательный читатель в середине апреля мог отметить, что в газетах стадион «Динамо» имени Ежова в Киеве теперь упоминался просто как стадион «Динамо» [84] . Чуть ли не сразу после ареста Ежова Свердловский обком партии «обратился с просьбой» о переименовании Ежовского района города Свердловска в Молотовский и 17 апреля Политбюро удовлетворило эту просьбу {735}. Постепенно, без огласки имя Ежова исчезло из названий различных учреждений. Тем не менее город Ежово-Черкесск был переименован в Черкесск только в середине июня, а арест Ежова получил официальное подтверждение с появлением ордера, датированного 10 июня, из чего можно заключить, что два месяца Ежова негласно держали в тюрьме [85] . После легализации прокуратурой ареста тайные покровы были сняты, но сообщений в печати об этом, конечно же, не было. Сталин не желал привлекать интерес общественности к деятельности НКВД и обстоятельствам проведения политики Большого террора, так что не стоило поднимать шум вокруг ареста бывшего «любимца вождя» {736}.

Ежова поместили в Сухановскую тюрьму — спецтюрьму НКВД для «особо опасных врагов народа» под Москвой близ поселка и станции Расторгуево (г. Видное), кстати, недалеко от дачи Ежова в Мещерино, которая вскоре была передана в распоряжение лидера Коминтерна Георгия Димитрова {737}. Тюрьма располагалась недалеко от печально знаменитого Бутова — места, где в основном и приводились в исполнение приговоры, вынесенные по делам, проведенным УНКВД по Московской области. По замыслу Берии, тюрьма имела статус «особо изолированной следственной тюрьмы специального назначения при ГУГБ» и была введена в строй в самом конце 1938 года {738}. По описанию очевидца, Сухановская тюрьма производила весьма мрачное впечатление: «Это был ряд каменных мешков по обе стороны коридора, без естественного освещения, с тусклыми лампочками под зачехленными решетками у высокого потолка. В камере железная койка, стул, стол, приклепанные к полу, и унитаз. Железная дверь с «очком» для наблюдения за арестованным и небольшим отверстием для передачи пищи, тоже с задвижкой снаружи. Арестованные могли пользоваться койкой только в «положенное» время, днем койка поднималась к стене и закрывалась на замок» {739}.