Сорвать банк в Аризоне - читать онлайн книгу. Автор: Ник Грегори cтр.№ 5

На этих словах лейтенант остановился, спрятал в карман блокнот, который все еще держал в руках, и продолжил:

— Но дело пойдет в суд только если университет официально, через окружного прокурора, предъявит вам обвинения. А обвинения могут быть разными. Например, если деньги будут возвращены, причем немедленно, обвинение может быть только в несанкционированном и незаконном использовании университетской компьютерной сети. Правда, остается взлом компьютеров банка, но ведь вы знаете, что университет — самый крупный клиент «Твенти ферст бэнка», так что и банк не будет склонен поднимать шум. Если же деньги не найдут, банк будет вынужден возместить эту сумму университету за счет своей страховки от кражи и ограбления. В результате страховая компания поднимет страховые взносы настолько, что банк может их и не потянуть. А если деньги снова окажутся на месте, все будет тихо и спокойно. Иначе скандала не избежать, и, тогда, если даже и банк, и университет решат не предъявлять вам обвинения, окружной прокурор сам может возбудить дело. А кража полутора миллионов в Аризоне, да еще с громким процессом против русского хакера — это лет десять, не меньше.

— А если бы он был не русский, а, скажем, мексиканец? — спросил Сэм.

— Тогда — пять, а то и два, — ухмыльнулся лейтенант Санчес, — учитывая влияние мексиканской общины в Тусоне. Кстати, если вы, мистер Льюис, хотели подчеркнуть, что я мексиканец, вы ошиблись. Мои отец и мать, к вашему сведению, эмигрировали не из Мексики, а из Сальвадора. И, заметьте, эмигрировали совершенно законным образом.

На этом месте Сэм начал заверять лейтенанта, что ничего подобного он в виду не имел, а я стал лихорадочно обдумывать, как же мне быть. Картина, нарисованная Санчесом — конечно, за исключением того, что это я украл полтора миллиона, - была вполне правдоподобной. Более того, сделка, которую он предлагал — признание и возвращение денег взамен на снятие большинства обвинений, — была бы вполне законной. Американцы народ практичный, и они всегда предпочитают договориться, хотя бы и с преступником — их закон это позволяет. Конечно, обменять убийство на кражу со взломом никому не удастся, но кражу со взломом на просто кражу — это запросто. Однажды в Чикаго я сам нанимал адвоката, чтобы договориться с судьей о замене штрафа за превышение скорости на штраф за стоянку в неположенном месте. Сам по себе новый штраф плюс адвокат обошлись мне дороже, но если бы я просто заплатил старый штраф, я бы тем самым признал себя виновным в превышении скорости. А тогда страховая компания повысила бы страховку на мой автомобиль, и я бы потерял еще больше — в точности, как только что объяснял мне лейтенант Санчес про банк.

Но ни гибкость американской юридической системы, ни даже возможное согласие университета не поднимать шум в этот раз мне все равно помочь не могли. Миллионы из банка я не крал, где они сейчас находились, не знал, и шанс на спасение у меня был один — все отрицать. В конце концов, я имел железное алиби — Инку. Правда, Инка могла заупрямиться, но дело было слишком серьезным, и вряд ли она решилась бы врать в суде под присягой. На этой позиции я остановился и решил оборонять ее, как бы страшно мне ни было.

А страшно было очень. К сожалению, какую бы позицию я ни занял, любая из них легко могла развалиться. Потому что, хоть я и успокаивал самого себя, мои отношения с американским законом все-таки были натянутыми. Правда, как я считал, не по моей вине.

Собственно, никого конкретно и винить было нельзя. Если вдуматься, виновато было опять-таки наше славное прошлое. В нашей солнечной советской стране все жили не просто дружно, но, главное, одинаково. Кто-то лучше, кто-то хуже, но — не слишком, так что настоящей зависти друг к другу не было. Даже хозяева жизни, партийные и прочие функционеры, хоть и имели доступ к положенным по рангу кормушкам, но тактично не демонстрировали свое личное изобилие на людях. И народ в целом это одобрял. Всех нас воспитывали в честной бедности, и поэтому мы с детства были уверены, что честно разбогатеть нельзя — надо или красть государственное добро, или брать взятки, или еще как-то нарушать закон. Эта уверенность незаметно закрепилась в сознании как четкое правило, но в чуть-чуть измененном виде: чтобы разбогатеть, нужно нарушить закон. Пока солнечная страна еще не развалилась, в подтверждение этого правила приводилось неправедное богатство жителей проклятого Запада — откуда, как не от ограбления всего остального мира оно взялось? А когда страна развалилась, смотреть на Запад стало уже не нужно — примеры успешного и безнаказанного воровства появились во множестве прямо у нас в Минске.

Оказавшись в Соединенных Штатах Америки, я, как и все, погрузился в обычную жизнь советского эмигранта. И хоть с первого дня я и моя жена стали трудиться, начиная с утреннего развоза газет, уборки чужих домов и изготовления тортов на продажу, честным американским заработком это назвать было нельзя, потому что налоги государству мы не платили — все расчеты были только в наличных. Со временем мы встали на ноги, нашли работу поприличнее: жена Рая — в детском садике, а я сам, как уже известно, стал программистом. Появился более или менее стабильный доход, уже не скрываемый от государства. Но, увы, разбогатеть — хотя бы даже купить свой собственный дом — нам никак не удавалось. А время шло, и нашей дочери Леночке уже пора было думать о поступлении в колледж года через три-четыре. И тут мой друг Зиновий Дворкин рассказал нам о своей грандиозной идее.

Я знал Зиновия — он почему-то обижался, когда его называли просто Зямой, - еще с той поры, когда мы оба учились в 30-ой средней школе, что на улице Революционной. Мы не были близкими друзьями, но относились друг к другу с симпатией. Зиновий был аккуратным, подтянутым и очень умным, но маленького роста и совсем не спортивным. После школы я поступил в Политехнический институт на энергофак, а он — в Белорусский университет на математику. Время от времени мы встречались, и я знал, что он хоть и попал в аспирантуру, но диссертации защитить не смог и стал работать в каком-то НИИ где занимался, в основном, программированием. Таким образом, к тому времени, когда он, как и все наши знакомые евреи, начал поговаривать об отъезде, хорошая специальность у него в руках уже была. В положенный срок он уехал, и, по слухам, неплохо устроился в Чикаго. Когда, лет через десять, туда приехали и мы, Зиновий был уже почти стопроцентным американцем — уверенным в себе свободным человеком, почти полностью сохранившим буйную курчавую шевелюру. На вновь прибывших он походил только тем, что тоже постоянно носил костюм и галстук. Однако те донашивали свои советские запасы, а Зиновий каждые полгода покупал новую пару, поскольку, как он объяснял, в фирме, где он работает, иначе нельзя. В Чикаго мы стали гораздо ближе, встречались чаще, иногда даже вспоминали родную школу и Зиновий объяснял нам с Раей, как правильно жить в Америке. Надо признать, что его советы во многом помогали — например, это он первый подсказал мне, что пора, по его стопам, податься в программисты.

Откровенно говоря, программист я был еще тот. Вся моя подготовка ограничивалась курсами по программированию, на которых я как-то отсидел три месяца по разнарядке нашего проектного института в Минске. Но года полтора тому назад в Америке состоялся всеобщий призыв в программисты под лозунгом «Ошибка-2000», если кто еще помнит о такой. Под самый конец тысячелетия американцы вдруг жутко испугались. Им показалось, что банковские и прочие программы, написанные много лет назад, перепутают новый двухтысячный год и тысяча девятисотый, поскольку на обозначение года, по тогдашней экономии машинной памяти, отводилось всего две цифры. Под это дело в программисты брали всех, кто мог хоть как-то отличить компьютер от просто телевизора. Со страшным скрипом, скрежетом и конечно с новыми ошибками новобранцы переписали старые программы на четыре цифры. Разумеется, впереди всех — даже впереди индусов и китайцев — были наши люди, раньше всех сообразившие, какая замечательная халява подвернулась. К сожалению, конец халявы предвиделся ровно первого января двухтысячного года, и большинству переписчиков предназначено было вновь оказаться за воротами — в том числе и мне.