История целибата - читать онлайн книгу. Автор: Элизабет Эбботт cтр.№ 133

Если бы я была молочницей с ведром в руке… то не вышла бы из этого несчастного незамужнего состояния, чтобы сравняться с величайшим из монархов. Дело не в том, что я осуждаю брачный союз двух людей или неверно о нем сужу, просто обстоятельства бывают вызваны необходимостью и не могут располагать собой для другого образа жизни [643] .

Важно помнить, что Елизавета приравнивала сексуальные отношения к браку – она сделала так, что моральные нормы ее придворных были самыми высокими в Европе, – и, поскольку она вызывающе отвергала ограничения брака, выбрала целибат. Ее королевская власть и престиж имели гораздо большее значение, чем обычная романтическая любовь, удовольствие испытывать которую королева себе свободно и открыто позволяла, никогда не забывая, что в отношениях она пользовалась огромным преимуществом своего высокого положения. Елизавета была слишком умной и честолюбивой, чтобы подчиниться мужчине, и использовала свою широко известную девственность как стену, защищавшую ее от любого, кто хотел слишком близко подобраться к браздам правления. Последовательно выполняя точные пожелания своих советников и парламента о замужестве и предоставлении Англии преемника, она укрепила собственную власть и сделала то, что никогда не удавалось сделать ни одной другой женщине: дала свое имя целой эпохе.

[644]

«Жизнь моя состоит из страданий в гораздо большей степени, чем из чего-то другого, разве не так, Господи?» – писала Флоренс Найтингейл в отчаянии от бессмысленности существования под крышей родительского дома. К тридцати одному году ее привилегированная жизнь с матерью Фанни и сестрой Парфой была ограничена бесконечными светскими визитами, приглашениями на чай и приемами. У Флоренс все эти занятия вызывали отвращение, даже благотворительные балы и концерты, на которых «люди обманывают собственную совесть и закрывают на это глаза» [645] .

Более десяти лет тому назад, 7 февраля 1837 г., с ней говорил Господь и призвал ее к себе на службу. Но в отличие от послания, полученного Жанной д’Арк, у Флоренс не сложилось определенного представления о том, что должна была представлять собой эта служба.

В любом случае, ее родители выступали против желания дочери овладеть какой-то профессией и сделать карьеру. В викторианской Англии женщинам, подобным Флоренс, следовало выходить замуж. Она вполне могла стать для кого-то прекрасной парой – привлекательная, состоятельная, умная, свободно говорившая на нескольких языках, начитанная, энергичная, остроумная. Она «обожала» своего многолетнего поклонника Монктона Милнза, но через девять лет ухаживаний его отвергла. Позже она ужасно страдала, когда он в редких случаях заговаривал с ней, но никогда не жалела о принятом решении. Монктон мог бы удовлетворить ее интеллектуальную и страстную натуру, поясняла Флоренс, но

я по природе человек нравственный и активный, и мне необходимо удовлетворять мои порывы, а в жизни с ним я не смогу этого достичь. …Я могла бы найти удовлетворение, проведя жизнь с ним и объединяя наши неодинаковые силы в некоторых крупных вопросах. Я не могла бы удовлетворить свои порывы, проведя с ним жизнь и занимаясь проблемами общества и организацией его внутреннего устройства.

Господь, как ей казалось, выделил ее, чтобы она относилась к незамужним женщинам, которых Он «подготовил бы… в соответствии с их призванием» [646] . Ее семейство пришло в ярость. Флоренс отвергла кандидатуру прекрасного мужа. Семейные дрязги переросли в ожесточенные баталии.

В тридцатый день рождения Флоренс вошла в конфликт с собственной жизнью: «Сегодня мне исполнилось тридцать лет – возраст Христа, когда он начал исполнять свою миссию. Хватит мне заниматься детской ерундой. Никакой больше любви. Никаких браков. Теперь, Господи, позволь мне думать только о Твоей воле, о, Господи, о Твоей воле, Твоей воле» [647] . Постепенно эта воля ей раскрылась: она должна посвятить жизнь уходу за больными – уходу за разинями, пьяницами, проститутками и преступниками.

Больницы, существовавшие в то время, были рассадниками нечистот, разложения, осквернения и смерти. Лишь самые нищие и доведенные до отчаяния люди могли пойти в учреждение, полы которого были скользкими от рвотной массы, фекалий и крови, где пациентов клали вместе на грязные кровати без белья и хирурги, как было заведено, в рутинном порядке совращали дегенеративных медицинских сестер.

Периодически родители Флоренс с раздражением отказывались даже думать о ее просьбе о вступлении в этот мир. И вновь Флоренс была в отчаянии. «На тридцать первом году жизни ничто меня не влечет, только смерть, – писала она. – Почему, Господи, я не могу быть довольна жизнью, которая нравится огромному числу людей?.. Господи, что мне делать?» [648] . В конце концов она восстала – заставила родителей разрешить ей поехать в Германию на курс обучения в медицинском учреждении, Институте в Кайзерверте-на-Рейне. Родственники ожесточенно сопротивлялись по каждому вопросу. Сестра Парфа бросила ей в лицо браслеты с такой силой, что Флоренс упала в обморок. Но, несмотря на это, она уехала в Кайзерверт.

Занятия в институте начинались в 5 утра и заканчивались ночным чтением Библии. Пища для бедных, скромный приют и указания по уходу – оценки отсутствуют. Эти вопросы для нее не имели значения, поскольку к тому времени Флоренс определила свое призвание. «Это жизнь, – писала она матери. – Теперь я знаю, что значит жить и любить жизнь… Мне не нужно другой земли, другого мира, кроме этого» [649] .

Когда она вернулась домой, противодействие семьи ее планам не сократилось. Тем не менее Флоренс удалось отстоять свою позицию, и в 1853 г. ей предложили должность управляющей Института ухода за больными дамами. Хоть она терпеть не могла милосердных дам, руководивших этим учреждением, и пренебрежительно называла их «модными задницами», ей удалось преодолеть враждебность семьи и принять предложение. Когда она вышла на работу, «модные задницы» пришли в ужас от ее энергии и энтузиазма. Вся их деятельность была реорганизована, исходя из революционного принципа, гласящего, что первостепенной ценностью является пациент, а ведущие специалисты Института теперь должны были принимать всех больных женщин, а не только тех, которые принадлежали к Англиканской церкви.