Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - читать онлайн книгу. Автор: Маргарет Макмиллан cтр.№ 168

Австро-Венгрия – другая великая держава, весьма озабоченная развитием событий на Балканах – разделяла страх России показаться слабой, но если Россия хотела видеть более сильные Балканские государства, то Австро-Венгрия относилась к этой перспективе с ужасом, особенно когда речь заходила о Сербии. Само существование Сербии было угрозой существованию старой многонациональной монархии, выступавшей в роли магнита, образца и вдохновения для южных славян в самой империи. Правящие элиты в Австро-Венгрии, слишком хорошо помнившие о том, как королевство Пьемонт возглавило объединение Италии и как Пруссия сделала то же самое с Германией – в каждом случае за счет Австро-Венгрии, видели Сербию в такой же опасной роли. (Сербские националисты думали точно так же и назвали одну из своих наиболее экстремистских газет «Пьемонт».) Деятельность сербских лидеров-националистов после государственного переворота 1903 г. по разжиганию националистических настроений на всем Балканском полуострове и в самой империи очень способствовала углублению страхов Австро-Венгрии.

Это было одно из тех несвоевременных совпадений, которые играют роль в делах людей, – в 1912 г. в Австро-Венгрии тоже появился новый министр иностранных дел, который, как и его российский коллега, был слабее и менее решителен, чем его предшественник. Леопольд фон Берхтольд был одним из богатейших людей в Дуалистической монархии, который женился на венгерской наследнице. Он происходил из древней и известной семьи, и у него были родственные связи практически со всеми, кто имел вес в обществе. И хотя по крайней мере один из его предков нарушил традиции и женился на сестре Моцарта, происходившей из среднего класса, сам Берхтольд был невероятным снобом и даже ханжой, который считал Эдуарда VII едва приемлемым в обществе. «Une royaute en decadence», – написал Берхтольд в своем дневнике, когда король Великобритании привез бывшую любовницу на шикарный курорт в Мариенбад. «Возврат к омерзительной и недостойной традиции времен короля Георга после Викторианской эпохи нравственного величия» [1376] . Элегантный и очаровательный, с безупречными манерами, он легко вращался в обществе. «Красивый пудель», как назвал его один из его многочисленных критиков, больше интересовался развлечениями и коллекционированием изящных вещиц, чем высокой политикой. Дурной вкус расстраивал его; когда он посетил новое крыло одного из замков Франца-Фердинанда, он счел, что мрамор «похож на сыр и напоминает работу мясника» [1377] . На втором месте после семьи, которой он был предан, у Берхтольда стояли скачки. По его словам, он всегда хотел быть министром в правительстве и выиграть на скачках. Первого он добился, обратив на себя внимание Эренталя сначала как многообещающий молодой дипломат, а затем как его вероятный преемник, а последнего – неумеренными тратами. Берхтольд построил свой собственный ипподром, выписал самых лучших английских тренеров и купил самых лучших лошадей.

Когда Эренталь умер, выбор кандидатур у Франца-Иосифа на место его преемника был ограничен. Преемник должен был быть человеком, занимающим высокое положение в обществе и приемлемым для наследника трона, а оппозиция Франца-Иосифа уже устранила двух вероятных кандидатов. Берхтольд, который был фаворитом и у дяди, и у племянника и снискал себе хорошую репутацию на посту посла Австро-Венгрии в России, казался самым подходящим кандидатом, и умирающий Эренталь упросил его стать его преемником [1378] . У самого Берхтольда были сомнения относительно своей пригодности для этой должности. (И у его коллег они тоже были; один из них сказал, что из него получился бы отличный придворный, ответственный за сложные дворцовые церемонии, но как министр иностранных дел – это катастрофа.) [1379] В беседе с императором Берхтольд перечислил свои собственные недостатки. Он не был знаком с внутренней «кухней» министерства иностранных дел и никогда не имел дела с парламентом Австрии. Более того, как человек, считавший себя и австрийцем, и венгром, он, вероятно, стал бы презираем обоими народами. Наконец, он, вероятно, не отвечал занимаемой должности по физическим требованиям. Тем не менее он принял эту должность из чувства долга перед своим императором [1380] .

Берхтольд был умным человеком и опытным дипломатом, но он говорил искренне. Ему недоставало и уверенности, и решимости. Он всегда принимал решения после долгого обсуждения вопроса со своими подчиненными и даже иногда спрашивал мнения своих детей [1381] . Ему, стороннику мира, было трудно противостоять ястребам, особенно Конраду, который бомбардировал его памятными записками, убеждая начать войну с Италией или в 1912, 1913 и 1914 гг. – с Сербией [1382] . Берхтольду также недоставало необходимых знаний. Он мало знал о проблемах южных славян или Балкан или нюансах союза между Австро-Венгрией и Италией [1383] . В результате он был запуган более знающими коллегами и был склонен чрезмерно полагаться на их мнения. Его собственные взгляды на внешнюю политику были простыми и пессимистичными: Австро-Венгрии угрожают враждебно настроенные к ней соседи, а друг у нее только один – Германия. И если он когда-то надеялся на взаимопонимание с Россией, то со времени бос нийского кризиса пришел к убеждению, что на это мало шансов. Теперь Австро-Венгрия должна была, по его мнению, видеть в России «врага, который, безусловно, мог подождать, но не хотел забывать» [1384] .

Когда в конце лета 1912 г. на Балканах возникла напряженность и поползли разговоры о войне, Берхтольд попытался сохранить там статус-кво, побуждая великие державы действовать вместе в рамках Священного союза Европы. Если им удастся нажать на Османскую империю, чтобы та изменила свое отношение к подвластным ей христианам, у Балканских государств больше не будет предлога для войны. Знаком того, насколько глубоко была теперь разделена Европа на враждебные лагери, была первоначальная реакция России и Франции в Антанте – подозрения и решимость не позволить Тройственному союзу играть первую скрипку [1385] . Сазонов сказал послу Великобритании в Санкт-Петербурге, что авторитету России на Балканах будет нанесен серьезный ущерб, если в Австро-Венгрии станут видеть защитницу христиан [1386] .