Зато к утру в душе рыжего ослика проклюнулись ростки множества внутренних чувств. Точь-в-точь как всходы на огородных грядках.
Днем он присел рядом с джинном Малаем у пруда – отдохнуть и разобраться в чувствах, которые восходили в его душе без счета, одно за другим. Шухлик насчитал около дюжины и сбился.
Как говорится, он пребывал в чаще чувств. Можно сказать, в джунглях. И непонятно было, которому из них довериться.
Быстрее других выросло, как громадный подсолнух, изумление.
– Ну, поперли! – вздыхал Шухлик, покачивая головой.
Вдруг он приметил одно из чувств, казавшееся вообще посторонним, каким-то приблудным.
В его неясном лепете сложно было разобрать какое-нибудь отчетливое указание – мол, поступай, братец, так, а не этак.
Оно было слабым и нежным, как первый весенний цветок, первоцвет – вот-вот завянет.
Шухлик прислушивался к нему, еще не разумея, о чем оно говорит.
И вдруг вспомнил, что когда был маленьким, прекрасно знал это чувство. Более того, доверял его подсказкам, охотно подчинялся.
С помощью этого чувства Шухлик с закрытыми глазами мог отделить белую фасоль от черной. Или, стоя на дворе хозяина Дурды, запросто предугадывал, кто в следующую минуту пройдет по улице, а кто свернет в их калитку.
Тогда это чувство не было таким уж слабым и вещало в полный голос. Оно позволяло слышать на расстоянии мамины мысли. Подсказывало во время игр, где спрятались козел Така и кошка Мушука. Помогало избегать встреч со злобными бродячими псами.
Так и говорило: «Знаешь ли, лучше будет, если ты не пойдешь в ту сторону. Прямо-прямо, дорогой ослик, а затем – налево!»
Или подталкивало сделать что-нибудь эдакое, о чем Шухлик вроде и не помышлял. Но если слушался, не ленился, все выходило самым замечательным образом.
Иногда возникало такое странное, удивительное ощущение, будто все, что сейчас происходит, уже было когда-то. Вот подойдет корова тетка Сигир и скажет: «Что-то ты, Шухлик, расшалился не в меру! Смотри, как бы хозяин Дурды не осерчал». И кошка Мушука, тихо мурлыкая, будет подробно рассказывать свои сновидения. А через миг мама-ослица ласковым голосом позовет к обеду.
Возможно, это тонкое чувство связывало ниточкой-невидимкой прошлое, настоящее и будущее. Ведь время – очень странная штука! То размеренно течет, то застывает, то вдруг мчится галопом – так что не успеваешь уследить.
А это чувство показывало время со всех сторон. И то, которое проморгал или проспал, и то, которое использовал с толком, да уже упустил из памяти, и то загадочное, которое еще не подошло к тебе, но уже существует где-то неподалеку.
Потом, за делами и повседневными хлопотами, за учением, набравшись чужого ума и чужих знаний, Шухлик как-то совсем позабыл об этом приятельском чувстве, и оно засохло где-то на задворках его души.
– Знаешь ли, мой господин, – подал голос грустный Малай. – Иной раз чужие мысли в твоей голове – это болезнь, хуже мигрени! Когда тебе говорят, что дважды два – четыре, не принимай сразу на веру, а хотя бы задумайся, так ли это? Если бы я всякими знаниями, всякой мудростью забивал без разбору свою голову, то и на свете не жил бы. Ведь о джиннах в учебниках да энциклопедиях ничего путевого не сказано! Сказки, мол! В лучшем случае – легенды! – И он состроил такую сказочную физиономию, которую ни в одной книге, ни в одной энциклопедии не найдешь.
Действительно, тонкие волшебные чувства часто теряются в заботах, заглушаются знаниями.
Их заслоняют, забивают другие, более сильные и настойчивые. Например, осторожность в виде хваткого подорожника. Чувство опасности, похожее на крапиву. Страх, подобный цепкому репейнику. Разросшаяся буйно, как кусты бузины, неуверенность. Лопухи беспечности.
И злость, и обиды, и самодовольство, и лень заглушили то хрупкое чувство в душе Шухлика. Оно совсем затерялось среди чертополоха.
Впрочем, рыжему ослику, как всякому нормальному, в меру образованному существу, вполне хватало пяти внешних чувств. Они служили верой и правдой, как надежные солдаты, не обманывали, но все же, если задуматься, чего-то недоговаривали. Точнее, попросту не умели объяснить.
Шухлик обрадовался встрече со старым знакомым. Он даже припомнил, как называл его раньше, много лет назад, когда они были приятелями. Чувство по имени Чу! Прекрасно, что оно вновь проросло в душе на расчищенной почве, это чудесное чувство!
«Вообще-то чувство и чудо – родственные слова. Может, братья. Может, сестры», – размышлял Шухлик.
Слово «чудо», как известно, происходит от старинного «чу» – слышать, ощущать, созерцать.
И чувства наши – это настоящее чудо! А со временем должны становиться все чудесней. Хочется в это верить.
Чувствам, по правде, всегда мало самих себя. Они умножаются, создавая новые, возрождая забытые, стремясь к познанию невероятных чудес, которые на каждом шагу в этом мире.
Иногда говорят – чую! Обычно-то чуешь не глазами и не носом, не ушами и не языком, а именно этим тонким чувством по имени Чу. Оно, как настоящее Чудо-юдо, помогает почуять то, что недоступно пяти внешним чувствам.
«Надо бы сберечь его, – думал Шухлик. – Вновь научиться слушать и понимать. Не вполглаза, не вполуха, а всей душой».
Джинн Малай, сидя рядом, поминутно охал и от нечего делать прислушивался к мыслям Шухлика.
– Ох, мой господин! – вздохнул он. – Мне знакомо это чувство. Для джиннов и прочих духов оно то же самое, что глаза или нос для обычных телесных существ. Когда я в полном здравии, то, можно сказать, и гляжу, и нюхаю, и слышу этим чувством. Да вот теперь, как видишь, очень ослаб из-за брата-шайтана. Так убавилась моя плоть, что еле-еле душа в теле. И почти всех чувств лишился! Прости, мой господин!
Малай действительно плохо выглядел и уменьшался в размерах так быстро, будто дирижабль в небе.
– Того и гляди потеряю дорогой мне облик красного осла! – жаловался он. – Стану чем-то вроде тумана, а потом и вовсе бесплотным призраком. Вот тогда-то шайтан легче легкого снова загонит меня в горшочек и замурует на долгие века! Прошу тебя, мой господин, прислушайся к чувству Чу! Оно подскажет, где пупок и как его завязать!
Шухлику пока это не слишком удавалось, настолько был тих и невнятен голос Чу. Едва слышен. Точка, точка, точка. Даже ни одного тире.
Шухлик замер, как радист в наушниках, вылавливая из эфира единственно нужные позывные, которые укажут дорогу к пупку Земли. Казалось, еще немного, и разберется.
Но тут прискакала мама-ослица.
– Не мешкая, сынок, отправляемся к учителю Дивану, к твоему бродяге-биби! Чем раньше, тем лучше! – воскликнула она. – Уверена, только он знает, где искать пупок! Только он скажет, как его завязать!
Мама всегда давала мудрые советы и направляла не хуже капитанского компаса. Спорить с ней и рассказывать о каких-то слабых, еле слышных чувствах, было бесполезно.