Идишская цивилизация. Становление и упадок забытой нации - читать онлайн книгу. Автор: Пол Кривачек cтр.№ 88

В его характере откроется нечто новое, когда мы узнаем, что свой медовый месяц он потратил на написание эссе на тему «Чувствительны ли метафизические истины к тем же свидетельствам, что и математические истины» с целью получить приз Берлинской академии наук. Что думала его молодая жена по этому поводу, неизвестно, но она, вероятно, была довольна, когда ее супруг победил Иммануила Канта, заняв первое место и выиграв крупную премию в пятьдесят дукатов. В качестве бонуса король Фридрих Великий наградил его титулом «охраняемого еврея» и освободил всю его общину от уплаты еврейских налогов – хотя когда Академия избрала его своим членом, король отказался утвердить это решение (президент Академии сожалел, что Мендельсон обладал всеми нужными качествами, кроме крайней плоти).

Мендельсон легко справился с оскорблением и по-своему повернулся к нему спиной. Никогда не робевший перед властями и влюбленный в немецкий язык и культуру, он счел неприемлемой современную ему моду на французский язык, жалуясь, что он «слишком ненадежен для систематического чтения трактатов с должным усердием», и проявил особое безрассудство, критикуя Фридриха Великого за то, что тот предпочитал писать стихи по-французски, а не на своем родном языке. Легенда гласит, что этот горбатый еврей, выучивший немецкий подростком, будучи призван к королю во дворец Сан-Суси для ответа, объяснил, что «кто бы ни писал стихотворные пьесы о кеглях и кто бы ни играл в кегли, будь он королем или крестьянином, он должен иметь при себе тренера, который объяснил бы ему, как следует играть».

Для себя Моше поставил более высокую задачу. Он хотел читать греческих философов – конечно, в оригинале – и спросил своего знакомого книготорговца христианина Николаи, возможно ли это. Николаи позднее рассказывал, что посоветовал своему другу «не тратить много времени на грамматику, а сделать, как я: взять легкого автора и читать его со словарем в руке». По словам Николаи, Мендельсон был нетерпелив: «Да-да, я делал так, когда учил латынь и английский. Если бы только у меня был кто-то и сидел передо мной, когда я читаю, как живой словарь…» Николаи предложил обратиться к некоему ректору Дамму, и в течение следующих двух лет «ученый и достойный человек приходил в его жилище дважды в неделю, по средам и субботам, и в течение нескольких часов они втроем читали вместе Гомера и других греческих писателей» [224] . Об этих временах Николаи вспоминал с большой ностальгией.

Интенсивное изучение языка принесло плоды, когда Мендельсон в конце концов прочитал труды Платона в оригинале и сам занялся сочинением трактата «Федон», который должен был бы обновить одноименный труд Платона о бессмертии души. Работа началась как перевод, но вскоре, работая над предисловием, как писал Мендельсон, —

я увидел, что должен оставить Платона позади. Его доводы в пользу нематериальности души кажутся, по крайней мере для нас, мелкими и фантастическими и вряд ли заслуживают серьезного опровержения. Обусловлено ли это нашим лучшим пониманием философского языка древних, я не могу сказать.

Опубликованный в 1767 году «Федон» сразу стал бестселлером. Более того, это была книга века, выдержавшая 15 изданий и переведенная на много других европейских языков. Всякий, кто что-то представлял собой, от Гёте до Моцарта, должен был иметь экземпляр этой книги. Сочинение религиозного еврея, родным языком которого был идиш, проникло в самое сердце немецкой культуры и мышления.

Должна была последовать реакция. И она последовала. Иоганн Каспар Лафатер, страстный и эксцентричный швейцарский священнослужитель, позже ставший всемирно известным (по крайней мере, знаменитым) благодаря своему трактату «Физиономические аспекты как путь получения знаний о человеке и его любви», посвященному определению характера личности и душевного склада человека по строению его лица, представил в своей книге профиль Мендельсона как пример «разума и исключительной проницательности, <…> здравого смысла, прямоты, точного понимания правды, деликатности, но, как кажется, не слишком сообразительного». В 1769 году, подстрекаемый некоторыми знатными людьми, он предложил Мендельсону либо опровергнуть христианство, либо креститься. Это повергло еврейского философа в ужас, потому что намерения оставить религию предков у него было не больше, чем начинать по поводу нее дискуссию, после того как сам он многократно утверждал, что критика чужой веры – это всего лишь упражнение в самоутверждении:

Тот, кто заботится больше о благополучии людей, чем о собственной славе, воздержится от высказываний по этому поводу.

Более того, он хорошо понимал, что критика христианства была бы абсурдно невежливой, учитывая его собственное положение «представителя угнетаемого народа». Других это предложение тоже оскорбило. Знаменитый гёттингенский физик и публицист Георг Лихтенберг (1742–1799) писал:

Ничто не может возмутить меня больше, чем зрелище того, как молодой, назойливый, безрассудный болтун Лафатер портит настроение такому мыслителю, как Мендельсон, чтобы получить награду на небесах. Лучше служить миру руками и головой, как делает Мендельсон, чем с задором нападать на него.

Диспут подорвал здоровье Мендельсона; он находился в состоянии, которое сегодня назвали бы нервным срывом, и не мог работать несколько месяцев. Вернувшись к нормальному состоянию, он стал другим человеком. Оскорбление, нанесенное Лафатером, кажется, избавило его от иллюзии, что его вклад в европейскую философию заставил людей забыть о его еврействе. С этого времени он направил все свое внимание на судьбу своего народа и улучшение условий его жизни.

Евреям Дрездена грозило изгнание. Он обратился к одному из своих почитателей, важному саксонскому чиновнику, и проблема была решена. Новые антисемитские законы угрожали евреям Швейцарии. Он обратился за помощью к Лафатеру, который, чтобы загладить свою вину, поддержал евреев. Общине Кёнигсберга было предписано, чтобы назначенный правительством надзиратель присутствовал на службах в синагогах, потому что некоторые молитвы, например та, в которой говорится: «Наш долг восхвалять Владыку мира» (Алейну Лешабеях ла-Адон ха-коль), считались антихристианскими. Он объяснил, что молитва была написана задолго до Иисуса и что спорные строки «Они склоняются перед бессмыслицей и пустотой и молятся богу, который не может спасти» относятся к древним идолопоклонникам, а не к современным христианам. В свете его доводов приказ был отменен. (Оскорбительные строки из этой древней молитвы тем не менее отсутствуют в некоторых современных молитвенниках.)

Мендельсон представил прусскому правительству авторитетный отчет о еврейском брачном законодательстве, перешедшем в это время из ведения раввинских судов к гражданским, и помог перевести на немецкий с идиша традиционную «еврейскую клятву» (jusiurandum more judaico), приносимую теми, кто не хотел клясться в суде на Новом Завете. Он активно участвовал в кампании за предоставление евреям гражданских прав, закончившейся изданием австрийского Эдикта о терпимости 1782 года (Toleranzpatent), успешно споря с предрассудком, что евреи, жаждущие вернуться в Сион, не могут ни идентифицировать себя с приемной родиной, ни сражаться за нее. Он объяснял, что мессианские чаяния являются духовными, а не светскими и не влияют на гражданское поведение верующего. Впрочем, он был обеспокоен тем, что многие из условий Эдикта о терпимости могли ослабить приверженность евреев своей религии и привести их к ассимиляции. Самым важным было то, что он обеспечил себе место в сфере иудаистской религиозной мысли, написав в ответ на возможные будущие вопросы отчет о своей вере «Иерусалим, или О религиозной силе и иудаизме», оказавшийся самым значительным анализом еврейской религии со времен «Путеводителя растерянных», написанного Маймонидом шесть веков назад. Конечно, у него были свои критики – как те, кто находил идеи его книги слишком непривычными, так и те, кому они казались слишком традиционными. Мендельсон легко принял критику, описывая себя находящимся «в положении мужа, которого жена обвиняет в импотенции, тогда как служанка – в том, что он виновник ее беременности».