Собачий вальс - читать онлайн книгу. Автор: Юлия Александрова cтр.№ 19

— Женщинам в то время не обязательно было работать, достаточно было хорошего образования и безупречных манер. Я против эмансипации. Труд только обезобразил женщину, исказив её сущность и превратив из трепетной лани в тягловую лошадь, — изрекала с улыбкой Ольга Александровна, украдкой бросая взгляд на Наталью Николаевну.

Дочь не любила подобные высказывания со стороны матери. До выхода на пенсию Наталья Николаевна более двадцати лет проработала поваром и лишь последние несколько лет — заведующей столовой. Сидеть сложа руки она не умела, думать и вспоминать ей оказалось не о чем, и деятельная горячка овладевала женщиной постоянно.

— Тебе хорошо говорить, ты ни дня в жизни не работала, — недовольно и даже с некоторой долей зависти отвечала она, тут же принимаясь за домашние дела, какими бы бессмысленными они ни были.

Ольга Александровна обычно добродушно отшучивалась:

— Мужчина создан для того, чтобы работать. Только благодаря усердной работе он приобретает лицо. Для женщины работа важна в той лишь степени, чтобы его поддерживать. Не зря бывшие сановные дамы занимались, в основном, благотворительностью.

К слову сказать, упрёки в совершенном безделии, обращённые Натальей Николаевной к матери, были не вполне справедливы. Какое-то время Ольга Александровна давала на дому уроки французского, но чужие дети оказались для неё ещё более в тягость, чем собственная дочь. Когда же Наталья Николаевна после развода переехала к ней, пожилая женщина переложила все обязанности на дочь и погрузилась в ничегонеделание, в котором находила особое упоительное удовольствие.

Благословен и день забот,

Благословен и тьмы приход.

Что день грядущий мне готовит?..

Заботы Ольги Александровны ограничивались выпитым чаем и раздумьями, и каждый новый день был копией предыдущего. Она совершенно точно знала, что ждёт её завтра, не жаждала сюрпризов и перемен, но по-прежнему с замиранием сердца, словно в юности, слушала арию Ленского. Слова, так гармонично положенные на мелодию, не могут наскучить. Голос взбирается ввысь, словно хочет дотянуться до самого неба, с надеждой вглядываясь в завтрашний день, и вновь неторопливо спускается вниз, сокрушённый, полный предчувствий о скором конце и неизвестности впереди. Уйти так, в юности, не изведав разочарований и горестей жизни — не самый худший финал. Возможно, не вполне честный, но красивый в своей стремительности и простоте. Впрочем — и Ольга Александровна это прекрасно осознавала — старость вовсе не так страшна, как может представляться в самом начале пути. Она не наступает мгновенно, к ней успеваешь привыкнуть.

Затем — ариозо. Восторженное, стеснительное и прямолинейное. «Я люблю Вас, Ольга!» — восклицал мятущийся провинциальный поэт, и глаза Ольги Александровны увлажнялись от умиления. За долгую жизнь она ни разу не услышала подобного признания, обращённого к ней, хотя обладала красотой и статью, доставшимися ей от матери, и, несомненно, могла на это рассчитывать. Николай Петрович был крайне скуп в выражении чувств. Он многое дал жене: безопасность, достаток, уважение, — чем и ограничился, но она ценила то, что он для неё сделал, и была безоговорочно благодарна. Она не ждала от него пылких излияний, которые свойственны лишь подслеповатой встревоженной юности.

Нечто похожее не признание она чуть было не получила от другого. Однажды, дождливым октябрьским вечером, в далёком сорок восьмом или в сорок девятом году, преемник Николая Петровича и её нечаянный благодетель пришёл с очередным визитом, прижимая к пиджаку букет растерянных белых хризантем. В гостиной у окна, полыхнув смущённой лысиной, он взял её за руку увлажнившейся от волнения ладонью.

— Милая, бесценная моя Ольга Александровна. Одно Ваше слово, одно только Ваше слово, и я…

Он походил на героя бульварного романа начала века, сжавшийся в комок и заикающийся, со смешными высокопарными словами и капельками пота на висках. Ольга Александровна не позволила ему договорить: не в её правилах было ломать чужие жизни и принимать судьбоносные решения. Если любовной горячки не случилось с ней прежде, когда она была молода и ещё имела тягу к внезапным порывам, то сейчас не стоило даже тратить на это силы.

— Поздно уже. Вас дома хватятся, — сказала она и мягко высвободила руку.

Он понял и не стал настаивать. Патефонную иглу тогда внезапно заело, и она начала упрямо проскальзывать на одном месте, стрекоча и прищёлкивая: «Ты постой, постой, красавица… и-ца… и-ца… и-ца…» Было странно и неловко, оба стояли в нерешительности, не зная, как попрощаться. Белые хризантемы лежали на столе, и их острые лепестки, истончаясь, теряли цвет и с грустью увядали. Потом были другие вечера, встречи и неспешные разговоры под музыку за чашкой чая, но ничего подобного больше не повторилось.

Ольга Александровна заулыбалась воспоминаниям и негромко вздохнула. Ленский только успел признаться Ольге в любви, как вновь с грохотом открылась дверь. На пороге стояла торжествующая Наталья Николаевна с ведром в одной руке и со шваброй — в другой.

— Ноги подними, я у тебя тут протру, — сказала она и тяжело стукнула ведром об пол, прервав начало новой песни.

Неаполитанский юноша с пластинки звенящим тенором умолял девушек поведать о пламенной любви к их черноглазой подружке, но его мольбы невозможно было разобрать. Наталья Николаевна шумно шлёпала тряпкой, возила ею под столом и кроватью, разгоняя невесомые шарики пыли по углам комнаты. Те играли со шваброй в догонялки: перекатывались с боку на бок и хохотали над страданиями влюблённого. Ольга Александровна так и не могла понять, почему дочь начинала заниматься уборкой как раз тогда, когда включала для матери пластинку.

— Наташенька, — почти просительно начала она, умело скрывая возмущение, — ты не могла бы попозже? Хотя бы через полчаса?

— Нет, не могла! Я тебе не прислуга, чтобы по часам, — и швабра раздражённо уткнулась в ножку эстонской радиолы.

Радиола присвистнула и процарапала иглой по пластинке, перепрыгнув с «Неаполитанской песенки» на «Метелицу»:

Ты постой, пост-о-о-ой, кра-са-ви-ца… и-ца… и-ца… и-ца..

Ольга Александровна поднялась с кресла, больше не в силах выносить страданий заевшей пластинки, по-прежнему сдержанная и спокойная. Боже, каких неимоверных усилий стоило ей это спокойствие!

— Как выключить?

Наталья Николаевна молча ткнула пальцем в переднюю панель, и радиола затихла на выдохе.

— Пойду-ка я прогуляюсь, подышу свежим воздухом, пока ты тут… делами занимаешься, — Ольга Александровна всеми силами старалась не показывать своего раздражения, чтобы тем самым больше досадить дочери. Между двумя женщинами уже давно шла холодная война, и дочь явно проигрывала матери в терпении и выдержке.

Наталья Николаевна шмыгнула носом и вышла из комнаты, волоча за собой ведро со шваброй. Она долго возилась в гостиной, переставляла стулья, звенела посудой в серванте и шумно вздыхала каждый раз, когда ей приходилось наклоняться. Ольга Александровна не спеша переоделась: надела серую трикотажную юбку и белую хлопчатобумажную блузку простого покроя с невысоким воротничком-стоечкой. В прихожей дочь её окликнула: