Опасные гастроли - читать онлайн книгу. Автор: Далия Трускиновская cтр.№ 39

— Если я правильно понял, кто-то догадался перевести пьесу Шиллера на латышский язык, — отвечал я. — А пьеса бунтарская, прославляет вольных разбойников. И сейчас, когда только и жди, что польский бунт сюда перекинется, за такой спектакль по головке не погладят. Ведь латыши у вас частенько бунтуют против помещиков?

— Случается…

— Скорее всего, им нет никакого дела до цирка, они там просто сговорились насчет помещения. Оно достаточно большое, да и крыша над головой, очень удобно. И что ночью была суматоха и кавардак, их мало беспокоит — сбежали и рады. А вот что полиция, разбираясь с убийством, уводом лошадей и похищением девицы, доберется и до их театра, — это их должно сильно беспокоить. Так что в цирк эти театроманы, сдается, не вернутся уже никогда. Вот если бы ты, Яков Агафонович, был с Шиллером знаком, то и понял бы сразу, что подстерегать их у цирка можно до морковкина заговенья.

— Я, Алексей Дмитрич, читал Шиллера, — пресерьезно отвечал Яшка.

— Да только стихи мне не понравились, а про тридцатилетнюю войну больно скучно написано. Подумал я и решил — покойный батюшка никаких Шиллеров не знал, а его все в форштадте уважали. Так что и я, пожалуй, обойдусь.

И тут мне стало безумно жаль прежнего Яшки, путаника и разгильдяя, бунтаря против дедовских обычаев, решившего постичь светскую жизнь в постели хорошенькой немки. Он угомонился и наверняка воспитывал детей своих в строгости. И уважения единоверцев, пожалуй, уже сподобился. И больше не попадется на тухлую приманку — за версту предательство учует. Сколько с тем Яшкой было хлопот в двенадцатом году! А теперь вот у него со мной хлопоты…

Гаврюша был послан к соседям — узнавать про плотничьи артели. Потом мы с ним пошли к Ивановскому кладбищу, где артель возводила сарай и баню. Там нам указали место, где, по слухам, работают латыши. Мы отправились к православной богадельне — и это, разумеется, оказались не те латыши. После передачи вожаку артели двух рублей на выпивку нас послали на Красную Двину, так что пришлось брать извозчика. Поездка вышла напрасной, хотя артель с Красной Двины рассказала кое-что любопытное — плотники слыхали, что будто бы где-то на Старой Мертвой улице (услышав название, я даже перекрестился) наняли тех, кто возводил цирковое здание, а может, и не наняли даже, а собирались нанять. Мы с Гаврюшей, обрадовавшись, что не отпустили извозчика, поехали туда, прочесали все окрестности ужасающей улицы, но никого у строящегося дома не застали и постановили вернуться спозаранку.

На Гертрудинской я оказался уже в потемках. То есть, фонари горели, но время было очень позднее. Гаврюшу я отправил тем же извозчиком в Московский форштадт — чтобы поскорее попал домой и сразу лег спать. Сам я имел то же намерение и собирался по-братски разделить со Свечкиным его чуланчик. Как говорится, в тесноте, да не в обиде.

Гнусный Яшкин замысел не давал мне покоя. Незнакомка обязательно что-то знает про Ваню. Неужели придется выпытывать у нее сведения таким странным способом? Отчего бы не спросить прямо?

Я и сам знал, что на прямой вопрос она может не ответить или даже солгать. Кто я ей? Человек, который выручил в трудную минуту и которого она покинет, как только представится возможность. А вот кабы она ко мне привязалась — то охотно ответила бы на мои вопросы. Да только характер у нее, кажется, норовистый, комплиментами про глазки и ручки не проймешь…

Рассуждая так, я прикоснулся к дверной ручке — и вдруг услышал шаги. Кто-то неровной походкой приближался ко мне. Я обернулся — и увидел незнакомку.

— Алексей Дмитрич! — сказала она, и в голосе была радость. — Нельзя ли у вас еще ночь провести? Хоть время позднее, а мы бы чаю попили с крендельками. Вы уж простите, податься мне больше некуда, а вы такой добрый человек, прямо не знаю, смогу ли с вами когда за вашу дружбу ко мне расплатиться…

Я плохо знаю свет и нравы мужчин. Но я сообразительна. И память у меня прекрасная.

Не раз я и читала, и слышала, что мужчины падки на лесть. И даже до того, что теряют всякую способность к рассуждению. Допустим, если похвалить дурака за ум, он и не заметит подвоха, а лишь пуще задерет свой дурацкий нос. Но если похвалить кавалера за дивный французский выговор, когда он говорит по-французски хуже собственного лакея, знающего три десятка слов, и он принимает это за чистую монету, — как быть с таким кавалером? Если сущего замухрышку назвать Аполлоном — он тоже отчего-то верит и ведет себя соответственно.

Конокрад, меня приютивший, по-своему хитер — так решила я, — но раз он меня спас из беды, то, стало быть, его сердце еще способно на благие порывы. К тому же он немолод, седоват — а я терпеть не могу седины, я способна ее простить только Ермолаю Андреевичу, которому уже под шестьдесят. Он ростом невелик — а все толкуют одно: будто маленьким худеньким мужчинам нравятся статные дамы. Я еще не вошла в кондицию статной дамы, ну да что ж делать?

Я должна понравиться этому злодею и лестью вынудить его отвечать на мои вопросы.

Отродясь я никому не льстила — этой науки в институте не преподавали. Мы оттого и кажемся глупцам забавными, что говорим правду. Но сейчас речь шла о спасении не только моей репутации, а, статочно, и свободы. Что, как все свидетели дружно выступят против меня? Чем я оправдаюсь? Я должна узнать как можно больше о смерти бедного Лучиано…

Сейчас наваждение схлынуло с меня и я увидела его таким, каков он был, не обремененная ни восторгом, ни нелепой злостью. А был он всего-навсего молодым человеком, который с детства освоил все тонкости конной езды, а за пределами цирка мало что знает и понимает; человеком простодушным, как дитя, судя по его обращению со мной; и хвастливым, как дитя, раз уж он наговорил столько глупостей обо мне своим товарищам.

Кокетничать я никогда не умела — и мне впору было спеть сейчас песенку Бионделлы из Казотова «Влюбленного беса», книжки, которую мы тайком от надзирательниц наших читали и восхищались мастерством прелестной совратительницы: Бионделла трогательно жаловалась, что не умеет пленять сердца…

Я медленно дошла до Гертрудинской. При одной мысли о том, что придется взбираться по крутой и неудобной лестнице, я заранее негодовала. И надо ж было мне так неловко упасть в цирке! Но, если бы я не упала, а вернулась домой, к обеду за мной пришли бы туда полицейские, и разразился страшный скандал. Видимо, нет худа без добра.

Мне навстречу прокатил поздний извозчик. Я сделала еще несколько шагов — и увидела у дверей дома, где меня приютили, Алексея Дмитриевича, одетого, как небогатый купец из Московского форштадта. Оставалось только устремиться к нему, как будто к лучшей подруге, с которой восемь лет спали в одном дортуаре на соседних кроватях.

Очевидно, моя попытка говорить кокетливо и благосклонно оказалась удачной — конокрад отвечал мне ласковыми словами и едва не взнес меня по лестнице на руках — так беспокоился о моей ступне. Наверху нас ждал Свечкин. Он был несколько удивлен нашим совместным появлением и требованием вздувать самовар — это чуть ли не в полночь!