Письма с фронта. 1914-1917 год - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Снесарев cтр.№ 80

Один из моих офицеров – Андрей Александ[рович] Костров, житель Петрограда. Мать его Мария Николаевна (адр[ес]: Екатериногорский просп., д. № 95, тел. 533–33). Он имеет четыре дома, из которых один, на Каменноостр[овском] пр[оспекте] (против дома Витте), приносит ни более ни менее 24 т[ысяч] чистых. Словом, миллионер. Ты протелеграфируй матери, а там, может быть, посетишь ее. Анд[рей] Алекс[андрович] взят из одного полка и работает в штабе. Сейчас он у меня – правая рука. Человек он простой (может быть, и хитрый… не разобрался), трудолюбивый и искренний.

Позавчера был у Марка Семеновича (я тебе писал: мой друг по Ниж[не]-Чирской прогимназии, с которым мы не виделись 33 года), обедал и разговаривали без конца. Интересно было выслушать из его уст, каким я тогда был, как выглядел и чем занимался. Был я, по его словам, высоким и тонким «отроком», с тонким девичьим голосом, страшно конфузливый и застенчивый; красоты был исключительной: имел мечтательные серо-голубые глаза, матово-бледное лицо и густую пачку волос, всегда поэтически небрежную. В попойках их никогда не принимал участие, больше был одинок и много читал. Все они (полстаницы молодежи) были влюблены в одну девочку (Елена Хоперская), но любила она меня, и любила страшно и верно… как только могут любить в 14 лет: до гроба. Я провел у него 2 часа, и все далекое прошлое встало живым пред моими глазами: встало свежее, веселое, игриво-капризное и причудливо-задорное. И мы с Марком наперерыв напоминали друг другу те или другие страницы общего юношества, многое открывая нового для того или другого, и смеялись без конца над смешными эпизодами, которых было немало. Я его узнал сейчас же при встрече – он рябой и курносый, приметливый; а он догадался обо мне по моей стройной фигуре, но лицо мое сблизить с прежним – [смог] только уже потом. Многих товарищей уже нет, что и естественно, многие погибли от пьянства, что менее естественно и печально. Постараемся еще как-либо с ним встретиться, так как мы заодно решили, что за 2 часа не все можно припомнить, что пережито в течение шести лет.

От тебя получил письма от 16, 17 и 18-го. Ты опять начинаешь ездить по Петрограду и, конечно, будешь уставать. Конечно, Петроград интересен и в нем много занимательного, но он велик, и чтобы его обойти, нужно иметь иные ноги, чем те, которые имеются у моей женушки. Кроме того: ни в одном из этих писем нет и слова о том, что ты лечишься, а если это так, то в чем состоит твое лечение? Моя сизая голубка, ведь это не в шутку меня и интересует, и волнует; ты должна поправиться во что бы то ни стало. Нельзя же всерьез расстроить свои нервы до того, что на 12-м году думать и нервничать на тему, любит ли тебя муж или нет… муж, для которого нет ничего ближе и дороже его жены, для которого она – начало и конец его личной и сердечной жизни. Конечно, задавая вопрос «любит – не любит», ты сама понимала, что занята пустяком, но в этом-то и серьезность положения, это-то и говорит о расшатанности нервов. Надя написала мне, что рано уложила тебя спать; я очень рад этому: Надя – девчонка сердечная, и она хорошо помнит наставления своего дядюшки. А в чем страдания Лели? В чем болезнь, и что ей недостает?

Я разделяю твою мысль послать агента, чтобы разыскать книги, хотя ввиду пустого твоего вагона вряд ли это удастся. Я сам не там, где ты пишешь, а Осип проездом через Каменец, может быть, и организует что-либо; самому же ему надо сначала явиться ко мне. Как сейчас себя чувствует Татьяночка… славная девочка, но с характерцом? Все ли у вас пошло по-старому? Если будут свободные деньги, то подпишись на последний заем: это надежно и выгодно. Да лечись, моя радость, лечись: это самое главное. Давай губки и глазки, а также наших малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

Целуй папу, маму, племянниц. А.

27 февраля 1916 г.

Дорогая моя грустная женушка!

Получил два твоих письма от 19.II № 1 и 2. Оба письма почти деловые, полны фактов о вашей жизни, в них рассказано много, но конец одного из них (№ 1) полон грусти и почти отчаяния. Я знал и предвидел, что из-за 13 числа ты много будешь и думать, и горевать, и эта сторона наиболее меня и беспокоила. Для твоих пониманий выдавливание личного настроения (хотя бы мимолетного) на фоне расставания и в дни войны – досадная и прискорбная слабость; я знаю, ты много раз себе твердила, что нельзя было выпускать свои нервы в такие минуты, как былая, что нужно себя искусать, перещипать руку, не знаю, что делать, но только остаться на высоте переживаемого момента. Все это я думал и в ночь с 13-го на 14-е, и когда сел в вагон, и перед глазами стоял твой образ – грустный и встревоженный… Тебе будет досадно и грустно, об этом думал я непрестанно.

Но что же делать, моя милая, так вышло, и в этом мы бессильны. Это вышло, это будет или может повториться… надо быть скромным и смотреть в глаза фактам неизбежным и непредотвратимым, фактам, перед которыми мы бессильны. Есть, значит, причины, которые сильнее нас с тобою. Люди мы с тобой неплохие, жизнь понимаем серьезно и стараемся жить разумно, друг друга любим… что же еще? Вероятно, это не все. Ты, имея большую душу, полная высоких и глубоких задач, все же не умеешь вовремя сдержать своих нервов или налета гнева, а я, при всей своей опытности и наблюдательности, неспособен заблаговременно предусмотреть и предупредить твою вспышку. А в результате, случайный факт – и мы с тобой накануне расставанья мучаемся целую ночь, как будто нам еще быть вместе целые месяцы и как будто на другой день я не уезжаю… да еще куда? На поле крови! Действительно, нашли время капризничать и препираться! Это так странно, так непонятно, как будто мы с тобою пара врагов, которым мешают поссориться и они ловят для этого первую возможность: ночной покров. И за всем этим, голубка, ты неправильно толкуешь мое отношение к этому. Что мне грустно, что я могу загорячиться и даже сказать лишнее, это возможно: разве мне хотелось бы, чтобы мы с тобой так расставались, но ни моя любовь, ни мое уважение тут ни при чем.

Я люблю тебя такою, какая ты есть, со всеми твоими достоинствами и недостатками, я люблю тебя как человека, а не вынутую сумму твоих достоинств с выбросом недостатков. Конечно, сцена 13-го заставила мою фантазию пойти широко: фантазия-то у меня большая, да и случай-то был слишком яркий. Рассказать, так ведь не поверят. Но ведь это все вещи мимолетные, которые как налетят, так и не вытолкнешь… ты уже на меня за это не сетуй. И я убежден, и охотно с тобою верю, что твоя нервность и горячность – результат твоей физической слабости и плохой нервной системы, будешь лечиться – и все пройдет… останется твоя душа в здоровом теле, а душа у тебя кристально чистая. Не знаю, написал ли я тебе ясно: немного горячусь и спешу. Ты, конечно, не поверишь: после 13-го я люблю тебя еще сильнее, если это только возможно, и люблю за твое страдание и сожаление… Уже поздно, моя золотая цыпка… не горюй и не думай: что ни делается – к лучшему. Завтра постараюсь вновь написать. Лечись, это главное.

Давай твои глазки, губки и мордочку, а также малых, я вас всех обниму, расцелую и благословлю.

Ваш отец и муж Андрей.

29 февраля 1916 г.

Дорогая моя женушка!