Поколение пепла - читать онлайн книгу. Автор: Алексей Доронин cтр.№ 125

Он посмотрел, а потом помотал лохматой нестриженной башкой и вернулся к своему занятию. Видимо, в его мире это имело смысл.

Гоше повезло с родителями. Родись он до войны в обычной семье, христолюбивые россияне по статистике почти наверняка бы от него отказались.

Младший, когда у него бывало настроение похулиганить – то есть часто – мог шутить с ним достаточно жестокие шутки. Бегал за ним, тыкал хворостиной, забирался на плечи и кусал, чем доводил огромного бугая до слез. Тот даже не пытался защищаться, а убегал, забивался в угол или прятался за спины родителей. Хотя мог бы прихлопнуть братца как муху или откусить палец, а то и кисть. Очевидно, он не знал границ своей личности и не понимал, что никто не имеет права так с ним обращаться. Данилов всегда пресекал такие игры, но в глубине души понимал, что это помогает вытаскивать старшего сына из его кокона. Напоминает ему про реальный мир, где он живет.

Александр вздохнул. Ему не нравилось, как заворожено Гоша смотрит на пустырь. На секунду потеряешь его из виду, а потом бегай за ним – поскачет как сайгак, куда глаза глядят. И пусть тут не было ни одного человека, кто мог бы его обидеть, опасных мест и диких зверей кругом хватало. Данилов подозревал, что все страшные истории о бродячих мутантах имеют под собой одну реальную почву: судьбы таких искалеченных природой людей, которые заблудились или которых выгнали их близкие.

А ведь они были одной крови. И он, и Алиса, и их странный старший сынок. И возможно, соматические дефекты никак не были связаны с тем, что произошло с его сознанием.

Кто знает, в чем была причина всплеска аутистических расстройств в конце двадцатого века? Что появилось тогда такого, чего раньше не было? Может, бытовые неионизирующие излучения?

Данилов слышал и другую версию. Один психолог считал, что такие отклонения – атавизм, наследие тех времен, когда не было ни родовой общины, ни семьи, ни даже первобытного стада, а приматы-одиночки бродили по бескрайним джунглям. Когда человек не был социальным животным.

Атавизм, проявившийся в связи с размыванием социальных связей. С отсутствием необходимости жить в тесной спайке с другими людьми. Каким он был, человек той цивилизации? Плоский одномерный «модульный» человек-потребитель, человек-работник, человек-знак. И открытая кровоточащая рана у того, кто не хотел быть таким, пытался состыковаться душой с теми, кому это не было нужно.

Синдром Аспергера когда-то помог одному компьютерному гению создать операционную систему, которая пришла в каждый дом и офис, стать первым богачом планеты – богаче нефтяных шейхов – и человеком, изменившим мир. Но изменить себя он не смог. И в один момент бросил все, чтоб отдать остаток жизни семье и своему благотворительному фонду.

Данилову этот изначальный дар-изъян тоже помог, хоть и не в наживании богатства. Дал возможность видеть людей не изнутри, а со стороны, изучать, как инопланетян. Помог и избежать части их ошибок. Уйти от человечества, чтоб остаться человеком – не парадокс, а банальная правда, которую понимали за много веков до него отшельники и монахи всех религий, а до этого – ведуны и шаманы.

* * *

Последующие годы были такими быстрыми, что Данилов едва успевал их считать. Лето, зима, весна и осень сменяли друг друга, как огни светофора.

Странная штука жизнь. Сначала вырвала его из привычного болота, заставила стать бродягой, рабочим, воином, даже палачом и царедворцем, а теперь вот снова, сделав полный круг, вернула его на стезю учителя. Еще один, профессиональный, круг замкнулся вслед за пространственным и временным.

Только теперь Александр делал все иначе. Вместо того, чтобы просто выполнять ненавистные ему обязанности, постарался, попытался увидеть в этом деле смысл. И постепенно пришел от халтуры и очковтирательства к настоящему труду педагога. По крайней мере, ему хотелось думать, что он не просто долдонит в уши ученикам, а поддерживает огонь, не дает погаснуть той искре цивилизации, про которую говорил старый сукин сын Богданов.

Данилов видел, что только у детей эта искра и оставалась. Они могли представить себя и эльфами, и космонавтами, и жителями древнего утерянного мира. А взрослых вокруг него жизнь уже согнула, вогнала в колею, в борозду, как тягловых лошадей, за пределами которой они не видели ничего. И это была не их вина.

– В девяносто первом ненцы стояли под самой Москвой, – заученно твердила девочка Таня у древней, продавленной указками доски.

Дикция у нее была хорошей, и нельзя было ее обвинять в том, что она слегка перепутала.

– В сорок первом. И не ненцы, а немцы, – поправил Александр.

Хотя разница имела ускользающее малое значение. Указка скользила по карте, висящей на доске на магнитиках, а он что-то говорил про план «Барбаросса» и «Generalplan Ost».

В его волосах, он знал, было уже достаточно седины, чтобы выглядеть для детей пришельцем из тех времен, когда были «ненцы» и старая забытая война.

Саша вел у них почти все предметы, кроме математики.

Даже те из них, чей фенотип не нес в себе никаких патологий, отличались внешне от детей предвоенного времени. Наверно, такими были крестьянские дети – в любой стране в эпоху натурального хозяйства. Щуплые, через одного низкорослые, с плохими зубами и кожей. В ту ночь ему приснились темные скуластые люди, которые пасли своих оленей и разбивали юрты рядом с руинами Кремля и Останкинской башни. Они говорили на древнем палеоазиатском языке, носили одежду из меха и расшитые бисером валенки. На грязных лицах выделялись только глаза и зубы. И «под Москву» – в тоннели метро – они тоже иногда забирались. Но редко. Думали, что там живут призраки.

А утром у него случился приступ. Возможно, этой ночью он слишком долго просидел за печатной машинкой и выпил слишком много крепкого чая. Последний третий том его опуса назывался «Нефть и кровь», и он чуть не заплатил за его написание жизнью.

Он давно замечал тревожные симптомы. Память стала никуда не годной. Все, что не записывал на бумажки, тут же забывал. А еще путал смежные понятия: варить – мыть, часы – ключи.

«Алиса, я помою кашу?»

«Солнышко, принеси часы, дверь не могу открыть».

Иногда приходили страшные приступы головной боли, которая становилась легче только после рвоты, но и то ненадолго. Один раз он три дня пролежал, выблевывая даже единственный глоток воды. Ослабленной была чувствительность правой руки, будто ее иногда охватывал частичный паралич.

В тот раз он мыл пол и сильно наклонился, когда страшная боль – не в позвоночнике, а в теменной области головы заставила его застонать и согнуться пополам. Она была такой сильной, что в следующую секунду Данилов лег на полу рядом с печкой, не думая о том, что не успел протереть там тряпкой золу.

От боли, обиды и злости Александр заскулил, как побитая собака. Он не мог подняться, потому что любое движение туловища заставляло прикрепленную к нему голову посылать импульсы боли. Рука его бессильно скребла по стене. Он подумал, насколько же это глупо – умереть здесь на грязном полу, когда вдруг свет погас, и он начал проваливаться сквозь слои реальности.