– Вы сомневаетесь в разумности моего решения?
– Конечно. Я во всем сомневаюсь. Зачем приглашать брата Люка, если он ничего не умеет – только петь?
– Я решил, что на данном этапе его голоса будет достаточно. Я уже сказал, что его можно научить и другим вещам, например уходу за животными, – брат Александр будет ему в помощь, если брат Люк продемонстрирует свою пригодность к этому делу. Нам здорово повезло.
– Что вы имеете в виду?
– Нам не нужно упрашивать других монахов приезжать к нам. Молодые монахи заинтересованы в нас. Вот одно из благодатных последствий записи. Теперь у нас есть выбор. А когда они будут приезжать, мы станем их обучать. Пожилой монах сумеет обучить молодого, как брата Ролана обучили искусству обивки.
– Брат Люк тоже сможет научиться обивать мебель, – сказал Гамаш и увидел улыбку на лице настоятеля.
– Неплохая идея, старший инспектор. Merci.
И все же Гамаш не получил полного объяснения, почему в случае с братом Люком настоятель отказался от обычного принципа подбора монахов и вместо опытного, подготовленного человека выбрал ничего не умеющего новичка. Правда, обладающего одним выдающимся талантом – необычным голосом.
Гамаш посмотрел на план, лежащий перед ним на столе. Что-то было не так с этим планом. У Гамаша возникло какое-то странное ощущение, как в павильоне смеха. Легкое беспокойство.
– Здесь всего одна потайная комната? – спросил он, указывая на зал для собраний братии.
– Насколько мне известно, одна. Всегда ходят слухи о каких-то давно забытых туннелях и склепах с сокровищами, но ничего такого тут никогда не находили. По крайней мере, насколько я знаю.
– А что говорят слухи о сокровище? Что оно собой представляло?
– Обычно это очень туманные слухи, – с улыбкой ответил настоятель. – Вряд ли там могло быть что-то существенное, ведь двум дюжинам монахов предстояло доставить свой груз вверх по реке из самого Квебек-Сити. И уж поверьте мне, с собой брали главным образом то, что можно есть или надеть.
Поскольку Гамаш и сам следовал такому правилу во время своих командировок, он принял объяснение настоятеля. И потом, какие могли быть драгоценности у людей, принявших обет молчания, бедности и изоляции? Но, не успев задать себе этот вопрос, он уже знал ответ. У людей всегда есть что-то дорогое для них. У маленьких мальчиков – стрелы для лука и камешки «кошачий глаз». У ребят постарше – модная футболка и подписанная знаменитостью бейсболка. А у взрослых мальчиков? Даже если они монахи, это еще не означает, что у них нет своего сокровища. Просто для других такое сокровище не имеет никакой ценности.
Он прижал рукой кончик свитка, чтобы не скручивался. Потом осмотрел то место, к которому прикасались его пальцы.
– Такой же материал, – сказал он, проводя рукой по свитку.
– Такой же, как где? – спросил настоятель.
– Как здесь. – Старший инспектор снова вытащил листок из книги и положил его поверх плана. – Песнопение написано на таком же пергаменте, что и план монастыря. Не означает ли это, что оно, – он прикоснулся к листку с песнопением, – такое же старинное, как и другой пергамент? – Он кивнул на план монастыря. – Могли ли они быть созданы одновременно?
На плане стоял год – 1634 – и подпись: «Отец Клеман, настоятель монастыря Сен-Жильбер-антр-ле-Лу». Ниже подписи – две уже знакомые Гамашу фигуры. Спящие волки, переплетенные в один клубок.
Entre les loups. Среди волков. Такая формула предполагала согласие, достижение мира, а не наказание или бойню. Вероятно, спасшиеся от инквизиции не склонны быть свидетелями мучений других. Даже волков.
Гамаш сравнил начертание букв на плане и листке с хоралом. Оба почерка простые, буквы не столько написаны, сколько нарисованы. Каллиграфом. Похоже на одну руку. Но утверждать, что оба документа написаны одной рукой в 1634 году, мог бы только почерковед.
Отец Филипп покачал головой:
– Материал определенно один и тот же. Но вот возраст… Я думаю, что песнопение записано гораздо позднее и его автор использовал пергамент, чтобы запись казалась старой. У нас еще остались листы пергамента, они изготовлены монахами столетия назад. До появления бумаги.
– Где вы их храните?
– Симон! – громко позвал настоятель, и тут же появился брат Симон. – Ты можешь показать старшему инспектору наш пергамент?
Брат Симон всем своим видом давал понять, что и без того уже переработал. Но он кивнул и прошел по комнате. Гамаш последовал за ним. Монах вытащил ящик, наполненный желтыми листами.
– Все на месте? – спросил Гамаш.
– Не знаю, – ответил Симон. – Никогда их не пересчитывал.
– Для каких нужд вы их используете?
– Ни для каких. Они просто лежат здесь. На всякий случай.
«На случай чего?» – подумал Гамаш.
– Кто мог взять отсюда лист? – спросил он, чувствуя себя так, словно попал на игру «Двадцать вопросов».
– Любой, – ответил брат Симон, закрывая ящик. – Он никогда не запирается.
– Но ваш кабинет запирается? – обратился к настоятелю Гамаш.
– Никогда.
– Он был заперт, когда мы приехали, – напомнил старший инспектор.
– Это я его запер, – сообщил брат Симон. – Не хотел, чтобы тут что-то трогали до вашего появления.
– А когда вы ушли за настоятелем и доктором, вы запирали дверь?
– Oui.
– Зачем?
– Не хотел, чтобы кто-нибудь наткнулся на тело. – Монах слегка насторожился и кинул взгляд на настоятеля, который сидел и тихо слушал.
– Тогда вы уже знали, что приора убили?
– Я знал, что он умер не естественной смертью.
– Сколько людей заходит в сад отца Филиппа? – спросил Гамаш, и монах опять стрельнул глазами в настоятеля.
– Нисколько, – ответил настоятель, встал и подошел к ним.
«Чтобы спасти монаха?» – подумал Гамаш. Ощущение было именно такое. Только он не понимал, почему брат Симон нуждается в спасении.
– Кажется, я уже говорил, старший инспектор, что сад принадлежит мне. Он для меня что-то вроде святилища. Сюда приходил Матье. За садом ухаживает брат Симон, в остальном сад исключительно мой.
– Почему? – спросил Гамаш. – Большинство других мест в монастыре предназначено для общего пользования. Почему ваш сад – личный?
– О том нужно спросить отца Клемана, – ответил настоятель. – Он создатель монастыря. Он предусмотрел сад, и потайной зал для собраний братии, и все остальное. Он был выдающимся архитектором. Известным в свое время. Вы сами можете оценить его величие.
Гамаш кивнул. Да, он уже оценил. «Величие» – весьма подходящее слово. Оно проявлялось не только в простых, изящных линиях, но и в размещении окон.