1937. Трагедия Красной Армии - читать онлайн книгу. Автор: Олег Сувениров cтр.№ 129

Ты лиру оправдал, ты ввек не изменил

Надеждам вещего пиита.

Когда в ходе первой русской революции в связи с приобретшими обвальный характер террористическими действиями и убийствами (особенно со стороны молодежи эсеровского толка) правительство ввело военно-полевые суды, то их смертные приговоры даже при абсолютно доказанном составе преступления вступали в силу лишь при их утверждении командующим войсками военного округа. И даже в этой до предела накаленной обстановке командующий войсками Киевского военного округа генерал Каррас не утвердил ни одного приговора к смертной казни.

Расстрельные приговоры Военной коллегии Верховного суда СССР ничьего утверждения не требовали – они означали безусловную немедленную смерть несчастной жертвы судебного произвола. И судьи посылали на эту смерть единодушно. В более чем двух тысячах изученных мною надзорных производств я не встретил ни единого случая особого мнения судьи в 1937–1938 гг. Судили дружно, как по команде. Многие даже думали, что делают великое дело для укрепления боеспособности РККА. А некоторые даже чуть ли не в экстазе. Один из старейших военных судей, бывший член Военной коллегии Верховного суда РСФСР В. Никифоровский вспоминал: «Мы судили контрреволюционеров на основании совести и правосознания, во что крепко, до самозабвения верили»103. Спрашивается, во что верили? В совесть? Так эта категория отнюдь не партийная, да и не советским военным судьям второй половины 30-х годов говорить о ней. В правосознание? Да какое же правосознание может быть в неправовом государстве? Точнее надо бы сказать бывшему члену Военной коллегии: судили так, потому что нам велели. Вот и вся нехитрая механика. Да еще страх перед НКВД. Понять это можно. Но оправдать и даже простить нельзя. И просто удивления достойно, что и через полстолетия после этих диких судов заслуженный юрист РСФСР С. Мирецкий пытался уверить ко всему приученных советских читателей, что «в обстановке массового произвола ни военные трибуналы, ни любые иные судебные инстанции не могли противостоять оказываемому на них давлению со стороны следственных органов»104.

Это утверждение можно признать в какой-то степени справедливым лишь по отношению к военным трибуналам войск НКВД, что же касается военных трибуналов в РККА и Военной коллегии Верховного суда СССР, то они ни в какой мере официально не подчинялись структурам НКВД. А если большинство военных судей лебезили перед следователями НКВД, то это уже показатель их личных нравственных качеств и уровня собственной совести. Историки до сих пор спорят о том, был ли Борис Годунов причастен к гибели царевича Дмитрия. Пушкин считал, что в какой-то мере был. И поскольку Борис показан поэтом человеком совестливым, то у него «мальчики кровавые в глазах». Прошло более трех столетий, и люди, называемые высоким именем судьи, без всяких объективных доказательств отправляют на смерть десятки тысяч безвинных людей. И никаких душевных треволнений (по крайней мере, не замечено). Наоборот, даже гордятся своим зловещим усердием. Конечно, необходимо учитывать и царившую в стране общую атмосферу истерической подозрительности, позорного равнодушия к судьбам других, особенно «классово чуждых», «социально неполноценных» людей. Как верно заметил по другому поводу профессор Г. Лепин, «все мы жили в свободной от угрызений совести стране, часто оказывались послушными винтиками в безжалостной системе абсолютного безразличия к конкретному человеку…»105.

Такими «послушными винтиками» были, увы, и почти все военные судьи в 1937–1938 гг. С усердием, достойным лучшего применения, они старательно и почти механически освящали авторитетом суда состряпанные следователями особых отделов НКВД обвинительные заключения.

Такими вот торжественными словами начинался оглашаемый в судебном, заседании военных трибуналов или Военной коллегии Верховного суда СССР приговор. И целых два долгих-предолгих года – 1937-й и 1938-й – все эти приговоры по отношению к военнослужащим РККА, обвиненным в участии в «военно-фашистском заговоре», неизменно заканчивались: приговорить к высшей мере уголовного наказания – расстрелу, с лишением персонального военного звания и конфискацией лично ему принадлежащего имущества.

Принимая такие поистине драконовские решения, военные судьи обычно стремились успокоить свою совесть (у кого она еще оставалась) прежде всего тем утверждением, что подсудимые «сами признали свою вину», подтвердили данные на предварительном следствии показания. Да, действительно многие, очевидно, большинство судимых «за участие в заговоре» не только на предварительном следствии «признались» в несовершенных ими преступлениях, но подтвердили эти «признания» и в судебном заседании. А ведь именно личное признание считали высшим доказательством вины подсудимого такие деятели, как глава всесильного ВЧК Дзержинский, нарком юстиции Крыленко, прокурор Союза ССР Вышинский.

Справедливости ради надо отметить, что, как явствует из недавно опубликованной стенограммы заседания февральско-мартовского пленума ЦК ВКП(б) от 3 марта 1937 г., Вышинский в своем выступлении довольно резко осудил такую практику. Более того, тенденцию построить следствие на собственном признании обвиняемого квалифицировал как «основной недостаток, который имеется в работе следственных органов НКВД и органов нашей прокуратуры»106 и призвал следователей всемерно заботиться о сборе объективных доказательств вины обвиняемого. «Ведь только при этом условии, – совершенно справедливо говорил он, – можно рассчитывать на успешность судебного процесса, на то, что следствие установило истину»107. Правда, из дальнейших его рассуждений становится ясно, что Вышинского в данном случае интересовало не столько установление истины, сколько стремление избежать значительной опасности для суда. Ход рассуждений прокурора Союза ССР таков: «Если все дело строится лишь на собственном признании обвиняемого – если такое дело рассматривается судом и если обвиняемый на самом процессе отказывается от ранее принесенного признания, то дело может провалиться»108.

Конечно, было бы неправильно вообще отрицать значение личного признания подсудимого. Но еще более опасно считать его «царицей доказательств». Ибо это признание может быть получено в результате действия самых разных причин. И одна из самых губительных, это когда признание получено под давлением следствия. В предыдущей главе я довольно подробно показал, как это делалось в ходе предварительного следствия. Документы свидетельствуют, что следователями Особых отделов НКВД была разработана целая система воздействия на предаваемых суду лиц комначполитсостава с тем, чтобы они и на суде подтвердили свои прежние показания. Тут в дело шло все – от фальшивых посулов «облегчить участь», обещаний пощадить жену и детей до всяческого запугивания и открытых угроз беспощадной расправы.

Для того чтобы расстрельный приговор Военной коллегии звучал более весомо и как бы обоснованно, следователи Особых отделов НКВД и военные судьи стремились обвинить подследственных (подсудимых) в максимально возможно большем количестве «контрреволюционных» преступлений, подпадающих под «расстрельные» статьи уголовных кодексов РСФСР и других союзных республик.

Начальник штаба 2-го кавкорпуса беспартийный 45-летний доктор военных наук (много ли их тогда в РККА было?) комбриг С.И. Байло был арестован в Киеве НКВД УССР 12 сентября 1937 г. За активное участие в Гражданской войне он был дважды награжден орденом Боевого Красного Знамени. За период с 1922 г. по 1934 г. аттестовался по службе только положительно. А теперь вдруг арест. Чтобы «упечь» его наверняка, сначала следователи НКВД, а затем Военная коллегия Верховного суда СССР в своем приговоре от 19 ноября 1937 г. признала комбрига Байло виновным в том, что он якобы с 1921 г. являлся участником украинской контрреволюционной националистической организации, с 1927 г. – военно-монархической организации, а в 1936 г. вовлечен в военно-фашистский заговор. Кроме того, ему был вменен еще шпионаж в пользу одного из иностранных государств. Дважды краснознаменец Байло был доведен до такого состояния, что и на предварительном следствии и в суде «признался» во всех этих мифических преступлениях. Приговорен к ВМН и 20 ноября 1937 г. расстрелян. Реабилитирован посмертно 19 октября 1959 г.109.