Шпион на миллиард долларов. История самой дерзкой операции американских спецслужб в Советском Союзе - читать онлайн книгу. Автор: Дэвид Хоффман cтр.№ 37

Гилшер чувствовал, что времени для решения остается все меньше. И при этом штаб-квартира хотела отказать Толкачеву в передаче L-таблетки. Хотела отказать в запросе на 35-миллиметровый фотоаппарат. И вообще “притормозить” агента, который, наоборот, рвался вперед.

Миниатюрная камера Tropel, это гениальное инженерное изобретение, была небезупречна. В январе из штаб-квартиры сообщили в московскую резидентуру, что пленка из черного фотоаппарата, который Толкачев использовал осенью, — из одного из тех двух, что предназначались для “тестирования”, — не читаема. Все кадры были недоэкспонированы, и ценные разведданные оказались потеряны {159}. Для получения четкого изображения фотоаппараты Tropel требовали освещенности как минимум от 35 до 50 фут-кандел {160}. Толкачев сказал, что пользовался Tropel с особым старанием. Он повесил на запястье цепочку со швейной иглой, которая помогала ему оценить точное расстояние для хорошей фокусировки, и аналитики ЦРУ заметили тень от этой иглы на его снимках. При этом даже дома, где Толкачев мог управлять освещением, у него были проблемы. Он говорил, что для первых 80 кадров ему вполне удалось добиться освещенности в 35–50 фут-кандел, а для оставшихся 40 — несколько меньшей, но снимки с черного Tropel все были неразборчивы. Технические специалисты ЦРУ колдовали над экспериментальной улучшенной версией фотоаппарата, с более широким световым отверстием объектива, для которой было бы достаточно и слабого освещения. Но эта камера еще только разрабатывалась, до передачи ее Толкачеву было далеко.

28 января московская резидентура попросила штаб-квартиру незамедлительно выслать два 35-миллиметровых фотоаппарата Pentax и новый объектив. На этот раз главное управление дало согласие.

В январе в московской резидентуре устроили прощальную вечеринку для Хэтэуэя, однако он не любил такие празднества и, извинившись, удалился к измельчителю бумаги промышленного типа, стоявшему в холле рядом с резидентурой. Это был не просто измельчитель: это чудовище превращало документы в пыль, причем быстро — на случай, если понадобится срочно от всего избавиться. Там Хэтэуэй и провел свои последние часы в Москве, скармливая свои бумаги громыхающей, вибрирующей машине.

Его преемником стал его старый друг, Бертон Гербер, один из тех честолюбивых сотрудников, которые пришли в ЦРУ в 1950-х и были сторонниками более агрессивного подхода к шпионажу. Гербер служил в Тегеране, Софии и Белграде и разработал “правила Гербера” для отбора потенциальных агентов. Учитывая свои постоянные перемещения и продвижение по служебной лестнице, Гербер не ждал, что окажется кандидатом на завидную должность в Москве. Когда такое предложение поступило, он охотно принял его — он становился начальником важнейшей резидентуры ЦРУ в мире.

Гербер приехал в Москву в третью неделю января 1980 года. Он был требовательным начальником, трудоголиком — без затей и прочей ерунды, — известным своей жесткостью и тем, что не стеснялся прямо сообщать подчиненным, если их работа его не устраивала. В то же время он понимал, какие трудности выпадают на долю его офицеров и их семей — внеурочная работа, исчезновения и постоянное напряжение из-за слежки и необходимости соблюдать секретность. Гербер знал имена жен и детей всех своих оперативников и справлялся, как у них дела, даже тогда, когда требовал от сотрудников работать еще больше и еще интенсивнее. Его многолетним хобби было изучение волков, и фотография волка стояла у него в кабинете. Там же Гербер водрузил и фотографию Рэма Красильникова, шефа контрразведки КГБ. Так он напоминал себе, что Красильников всегда где-то поблизости и что по улицам шныряют его люди. Герберу предстояло победить их.

Вместо элегантных печатных машинок IBM Selectric, которыми пользовались сотрудники резидентуры, Гербер привез старую механическую пишущую машинку — и быстро на ней печатал. Он был уверен, что оперативники должны знать город и в лицо — своих противников. Один сотрудник резидентуры вспоминал, что Гербер иногда покупал агитационные открытки с портретами партийных лидеров, после чего с ехидным видом подходил к какому-нибудь оперативнику и показывал картинку. “Представь, что ты идешь по улице и вдруг видишь этого парня, — спрашивал он оперативника. — Кто это?”

Гилшер встречался с Толкачевым уже год и остро ощущал свою ответственность за его безопасность и за безопасность операции. Готовясь к следующему рандеву, он составил очень длинную оперативную записку, которую Толкачев прочтет после того, как они попрощаются. В письме Гилшер мог сказать больше, чем было возможно за время короткой встречи. Гилшер предупредил Толкачева, что ввод войск в Афганистан может побудить КГБ усилить уличное наблюдение и для связи им, возможно, придется использовать тайники, хоть Толкачев их и не любил. Гилшер вновь заверил Толкачева, что ЦРУ поймет, если он не сможет выдавать столько же совершенно секретных документов, сколько раньше, — по крайней мере, в обозримом будущем. “Пожалуйста, не испытывайте сожалений по поводу этой ситуации, работайте спокойно и не выносите из первого отдела те материалы, которые не связаны с вашей работой”, — писал он.

В то же время в письме Гилшера содержалось прямо противоположное и недвусмысленное послание: Соединенные Штаты испытывают потребность — остро нуждаются! — в получении и дальше ценной информации от Толкачева. Гилшер очертил широкий круг засекреченных тем, которые Толкачев мог бы разведать. “Мы были очень рады получить от вас электронные компоненты”, — писал Гилшер, прося Толкачева найти что-то еще, например металлические детали самолетов и технические устройства. “Сплавы, из которых строят самолеты, представляют огромный интерес, — писал он и прибавлял: — мы будем очень благодарны”. Он также писал: “Напоминаю вам, что мы очень хотели бы получить телефонные и другие справочники институтов, министерств и иных учреждений, с которыми работает ваш институт”. ЦРУ, говорил Гилшер, хочет знать о конкретных людях и о том, “кто ездит за границу, если вам это известно”. ЦРУ хотело представлять, что́ советские инженеры знают об американских технологиях: “пожалуйста, опишите подробно”, какие “данные, материалы и информация” попадают в советский военно-промышленный комплекс. ЦРУ хотело, чтобы Толкачев сосредоточился на будущих комплексах вооружений, включая недавно начавшуюся разработку самолета дальнего радиолокационного обнаружения и управления и истребителя с вертикальным взлетом и посадкой. Оба проекта были в стадии проектирования. ЦРУ интересовали “дальнейшие новые разработки систем на первом — пятом этапах” исследовательских и конструкторских работ. “Напоминаю вам, что мы заинтересованы во всем, что вам известно о гражданской обороне в вашем институте и в стране в целом. Скажем, есть ли признаки, что сейчас гражданской обороне уделяется больше внимания?” {161} Список этих пожеланий ширился и ширился. ЦРУ хотело знать как можно больше о фондах закрытой институтской библиотеки, в том числе как оттуда материалы выносят, как получают на них разрешения и как долго документы можно держать на руках. ЦРУ спрашивало, документы какого уровня секретности хранятся в библиотеке, касаются ли они будущих или современных комплексов вооружений, имеется ли в библиотеке информация об авиации и радарах, о материалах, которые используются в самолетостроении, а также есть ли в ней: чертежи самолетов, ракет, лазеров; исследования в области направленной энергии, аэрозолей, сплавов и специальных металлов, тактики авиаударов, электрооптики, тактики передовых постов наведения авиации и непосредственной авиационной поддержки; данные по системам командования и контроля. ЦРУ интересовалось, не может ли Толкачев замерить экспонометром освещенность в институтской библиотеке и, может быть, сфотографировать несколько образцов тех типов документов, “которые вы обоснованно можете запросить для своей работы” {162}.