Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России - читать онлайн книгу. Автор: Владимир Макарцев cтр.№ 36

По нашему мнению, властью в социальных отношениях обладает каждый индивид (почти по М. Фуко – «власть функционирует всюду» [236] ), просто она зависит от силы неотделимого от нее права. А вот право бывает разным, потому что, в свою очередь, зависит от социального потенциала. Перефразируя Архимеда, можно даже сказать: дайте мне право, и я переверну весь мир – все дело в силе права. Но в данном случае это совсем не юридическое понятие. Это скорее похоже на то, что называется естественным правом: «совокупность принципов, прав и ценностей, продиктованных самой природой человека и в силу этого не зависящих от законодательного признания или непризнания их в конкретном государстве». [237] Правда, из этого определения непонятно, каким образом «сама природа человека» диктует нам принципы, права и ценности. Это скорее похоже на ощущение, чем на научное понятие – нельзя же серьезно говорить о природе человека и о человеке, как будто это разные вещи.

Судя по всему, современная наука не слишком далеко продвинулась после Э. Дюркгейма в познании социального мира. Так же как и он, мы с полным правом можем сказать, что и при современном состоянии научного знания мы тоже доподлинно не знаем, что представляют собой основные социальные институты, такие как государство или семья, право собственности или договор, наказание и ответственность. [238]

Поэтому нам представляется, что, чтобы понять суть своей или чужой власти, силу своего или чужого права, нужно оценить свой социальный потенциал, свою стоимость. И для этого совсем не обязательно становиться жертвой киднеппинга. На Руси издавна говорят – встречают по одежке, а провожают по уму. Это, на наш взгляд, и есть оценка. Каждая встреча, каждый социальный контакт – это оценка тебя другими, а также оценка и себя самого (самой) сначала по одежке, а потом по уму, т. е. по некоторой шкале стоимости. Это и есть своеобразная биржевая площадка, на которой постоянно проводятся торги такого специфического товара как человек. Одновременно это еще и механизм оценки.

При относительно равной социальной стоимости индивидов между ними возникает доверие и устойчивые отношения. Как равнозаряженные социальные частицы, они начинают как бы горизонтально притягиваться друг к другу, все находятся на одном уровне, все равны. При неравной социальной стоимости возникают иерархические отношения, при которых устойчиво, в силу социальных обязанностей, формируются два разнозаряженных потенциала – верхний и нижний, разница между которыми превращается в право (некоторые большевики называли его интуитивной формой права [239] ).

Теперь сформулируем понятие, совсем неизвестное социологии: правом в социальных отношениях называется разница между верхним и нижним социальным потенциалом, который устанавливается при контакте двух и более индивидов, и которое можно выразить следующей формулой: Пв – Пн = Пр, где Пв – потенциал верхний, Пн – нижний, а Пр – разница потенциалов представляет собой право.

Первоначально такое право в силу естественных причин устанавливается между родителями и детьми. Отсюда, видимо, и возникло понятие «естественного права» как ощущения: мы знаем, что оно есть, мы его ощущаем. Но объяснить его, проникнуть в его объективную суть можно только, если рассматривать его с позиции социальных потенциалов.

Никто же не будет отрицать, что родителям принадлежит право управлять детьми и воспитывать их. До середины ХХ века, когда Международная демократическая федерация женщин ввела День защиты детей, это право нигде не было записано, тысячи лет люди жили с этим правом и не собирались превращать его в закон. Отношения в семье вообще всегда были иерархическими. Например, и мы говорили об этом выше, в патриархальном обществе мужчина как глава семьи, добытчик или кормилец обладал более высокой социальной стоимостью, а значит, его право было выше права женщины и детей благодаря в основном физической силе мужчины (при матриархате, видимо, были другие ценности). И тогда слово отца – закон.

Сегодня мы иногда наблюдаем рецидивы этого права, в частности, когда мужчина пытается установить свою власть в семье с помощью кулака – это его естественное право, не затронутое цивилизацией, культурой или образованием, оно живет в нем. В более поздние времена, когда имущество стало передаваться по мужской линии, право мужчины еще больше окрепло. Теперь оно стало зависеть и от размеров имущества, разница потенциалов увеличилась – право стало сильней. И тогда слово не только отца, но и хозяина – закон в квадрате. А слово императора – закон с силой социального потенциала в миллионы человеческих потенциалов. Но уж если эти миллионы, объединенные какой-нибудь простой мыслью в кумулятивную социальную стоимость, начинают отказывать ему в праве (поскольку, как мы установили выше, носителем социального права является социум), то перед ним разверзается бездна.

Одним из первых шагов к бездне, если оставить в стороне Грамоту о вольности дворянства 1785 года, стал коммутатор социального давления – социально дезориентированный Устав 1874 года. В условиях массовой войны он как бы размагнитил все социальные отношения, превратив их в беспорядочно расположенную стружку, для которой право и власть больше не были «севером» и «югом».

Современный исследователь Е. А. Смирнова в своей диссертации «Отношение провинциального общества к русско-японской войне в 1904–1905 гг.» приводит интересный случай: «27 августа 1905 г. фельдшер Поназыревского приемного покоя в Костромской губернии в нецензурных выражениях критиковал царя: «Неладно делает, завел войну зря, нужно сменить его или убить»». [240]

Случай был не единичный, ругали царя многие, но этот привлек наше внимание радикальностью суждения – простой смертный из русской глубинки, совсем не революционер и даже не пролетарий, однажды решил, что имеет право лишить жизни царя. Не то что бы специально, а так, между прочим, потому что «неладно делает».

Причем, выражение «сменить его или убить» говорит о равноценности в его сознании принципиально разных степеней наказания, главное, чтобы царя вообще не было. Оно говорит и о том, что сельский фельдшер считает себя судьей, потому что имеет право казнить или миловать даже царя. Это не есть право как один из «регуляторов общественных отношений, установленных государством с помощью законов и нормативных актов». К морали это тоже не имеет отношения, поскольку сама профессия фельдшера предполагает наличие у него сочувствия и сострадания, то есть наличия морали. И тогда его заявление можно отнести только к области социального права, которым обладает каждый из нас, главным образом в ощущениях.