Повседневная жизнь в Северной Корее - читать онлайн книгу. Автор: Барбара Демик cтр.№ 43

— А это что такое? — спросила она у подруги.

— Ананас, — ответила та.

На рынках впервые стали торговать предметами домашнего обихода по таким низким ценам, что даже северные корейцы могли позволить себе их покупать. В результате экономической реформы 1970–1980-х годов, которую провел в КНР Дэн Сяопин, через корейскую границу постепенно стали просачиваться китайские товары: бумага, карандаши и ручки, ароматные шампуни, расчески, маникюрные ножницы, бритвенные лезвия, батарейки, зажигалки, зонтики, игрушечные машинки, носки. В самой КНДР уже так давно ничего не производили, что обычные вещи воспринимались как нечто удивительное.

Импортная одежда тоже произвела фурор. Из другого мира в жизнь северокорейцев вторглись непривычные цвета: розовый, желтый, оранжевый, бирюзовый. Краски были сочными, как тропические фрукты на прилавках, а ткани гораздо мягче, чем любая материя, производившаяся в КНДР. Иногда на рынке встречалась одежда более высокого качества со споротыми ярлыками. Продавцы шепотом сообщали: вещи привезены из «деревни, что внизу». Этим эвфемизмом обозначалась Южная Корея. Одежда, произведенная во вражеских странах, стоила дороже.

С каждым приходом рынок казался госпоже Сон все больше и больше. Прошли те времена, когда здесь торговали одни только пожилые женщины, сидящие на корточках перед расстеленными в грязи кусками брезента. Теперь сотни людей с деревянными коробами и тележками предлагали разнообразные товары. Они приносили с собой столики и устанавливали над ними навесы и зонты, защищаясь от солнечных лучей.

Центр чхонджинской торговли располагался на пустыре в промышленной зоне у реки Сунам, которая текла через центр города к порту. Одноименный рынок, возникший позади печальных развалин фабрики искусственного волокна, со временем стал одним из крупнейших во всей Северной Корее. Устроен он был так же, как все азиатские рынки: несколько рядов отводилось под продукты, остальное — под скобяные товары, горшки и кастрюли, косметику, обувь и одежду. Ким Чен Ир узаконил рынки с большим запозданием — только в 2002 году. Однако власти Чхонджина гораздо раньше признали их существование и начали вводить меры регулирования. С торговцев взималась арендная плата в размере 70 бонов в день, что примерно соответствовало цене килограмма риса. Те, кто не мог позволить себе платить за место, устраивались со своими товарами за воротами, и таким образом рынок продолжал расширяться, сползая на отлогие речные берега. Кулинарный бизнес госпожи Сон не достиг того уровня, который позволил бы ей обзавестись собственной палаткой на территории рынка. Она не хотела платить за аренду. Тем не менее Хи Сок вошла в сообщество торговцев, которые обосновались по краям рынка в Сонпьоне — в районе к западу от порта, куда она переехала, когда накопила немного денег.

Рынки притягивали к себе предпринимателей разного профиля. За пределами Сунама, вдоль белой стены, увитой плетями шток-розы, протянулся ряд грубых деревянных повозок. Их владельцы обычно спали прямо на них, ожидая клиентов, которым требовалось что-нибудь куда-нибудь отвезти. В Чхонджине не было ни такси, ни даже рикш или велосипедов с тележками, подобных тем, что распространены в Китае (северокорейское правительство считало, будто заниматься таким извозом унизительно), но нашлись желающие заполнить пустующую нишу: они организовали своеобразный парк грузового транспорта. Парикмахеры, приписанные к государственной Службе быта — единственной в стране организации, которая должна была оказывать различные услуги населению, — устраивали передвижные парикмахерские. Все их оборудование ограничивалось ножницами и зеркалом. Они работали у самого рынка, часто вступая в конфликты с другими лоточниками, которые не желали, чтобы в их продукты попадали волосы. Парикмахеры торопливо щелкали ножницами, одним глазом следя за тем, чтобы не зацепить ухо клиента, а другим высматривая полицейских, которые могли отобрать у них инструменты, если бы поймала за оказанием услуг в частном порядке. И тем не менее этот бизнес был весьма прибыльным. Женщины, у которых урчало в животе от голода, соглашались выложить последний вон за завивку.

У рынка, располагавшегося возле железнодорожных путей, устраивали импровизированные рестораны, где столами служили положенные на кирпичи доски, а стульями — перевернутые ведра. Посетители, скребущие ложками по дну маленьких металлических мисок с супом или лапшой, подолгу не засиживались. Повара истекали потом перед круглыми металлическими плитами величиной не больше банки с краской, раздувая огонь старинными мехами. Здесь можно было увидеть женщин, сидящих у огня с ребенком на спине.

Подавляющее большинство продавцов на рынке составляли женщины. У корейцев торговые площади исторически считаются местами, где мужчине бывать не пристало. Ситуация практически не изменилась и в 1990-е, когда рынки начали бурно разрастаться. Мужчины были обязаны оставаться на своих рабочих местах, так как именно они обычно занимали на предприятиях наиболее ответственные должности, ну а женщины считались менее ценными работниками, поэтому на их отсутствие смотрели довольно снисходительно. Чу Сон Ха, уроженец Чхонджина, который бежал в Южную Корею и теперь работает журналистом в Сеуле, считает, что Ким Чен Ир негласно позволял женщинам заниматься предпринимательской деятельностью, чтобы облегчить положение семей. «Если бы аджума не получили возможность работать частным образом, произошла бы революция», — говорил он мне.

У новой экономики, возникавшей в этих условиях, было женское лицо. Мужчины проводили дни на неоплачиваемой государственной службе, женщины делали деньги. «От мужчин толку меньше, чем от собак, — те хотя бы дом охраняют», — перешептывались между собой матери семейств. То, что они стали главными добытчицами пропитания, не могло мгновенно разрушить традиции нескольких тысяч лет патриархальной культуры, но все северокореянки теперь стали более независимыми.

Внешне Чхонджин практически не изменился. Все те же серые фасады зданий в сталинском стиле глядели на пустынные, закатанные в асфальт площади. Вдоль дорог по-прежнему висели выцветшие красные лозунги, прославляющие достижения Ким Чен Ира и Трудовой партии. Город словно застыл во времени, как будто часы мировой истории остановились на 1970-м годе. Но госпожа Сон лучше знала, что на самом-то деле многое изменилось. Она жила в мире, перевернувшемся с ног на голову. Верх и низ, лево и право поменялись местами. Женщины зарабатывали деньги вместо мужчин. Рынки ломились от продуктов: их стало столько, сколько большинству северных корейцев не доводилось видеть за целую жизнь, но при этом многим людям по-прежнему было нечего есть. Члены Трудовой партии голодали, а те, кто всегда плевал на свою страну, богатели. «Денежные клопы», — бурчала про себя госпожа Сон.

Когда-то ее успокаивало то, что и она, и все, кого она знала, жили примерно одинаково бедно. Теперь Хи Сок видела, как богатые богатеют, а бедные становятся нищими. Те, кого десять лет назад судили бы за экономические преступления, сегодня расхаживали в кожаных туфлях и новой одежде. Другие же голодали, хотя работали полный день. Инфляция вышла из-под контроля. Килограмм риса на черном рынке к концу 1998 года стал стоить 200 бонов. Даже после того как людям вновь стали выдавать зарплату, среднестатистическому конторскому служащему или учителю ее едва хватало на двух-трехдневный запас еды для семьи. Дети ползали на четвереньках по грязи, разыскивая зернышки риса или кукурузы, высыпавшиеся из прорех в мешках.