Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914-1917). 1917 год. Распад - читать онлайн книгу. Автор: Олег Айрапетов cтр.№ 37

Тем не менее солдаты-гвардейцы категорически отказались выдать своих офицеров окружившей их казармы двухтысячной толпе. Даже небольшой организованной и дисциплинированной силы оказалось достаточно, чтобы она отступила. Менгден и его помощник полковник граф Г А. де Броель-Платер были арестованы в городе по причине подозрительно немецких фамилий и потом зверски убиты. Также нашел свою смерть и Клейнмихель56. Сопротивление оказывали единицы военных, несколько полковников и генералов57. Это были солдаты старой армии, к которым применимы слова Отто фон Бисмарка, сказанные им на закате жизни о прусском офицерском корпусе Вильгельму II: «Ваше Величество, пока Вы имеете таких офицеров, Вы можете позволить себе решительно все; но если Вы лишитесь их – все пойдет по-другому»58.

Интересно, что тогда же Бисмарк сказал другую фразу, также весьма важную для понимания ситуации февраля 1917 г.: «.. самодержавный строй имеет много приятных сторон, но его можно поддерживать только до тех пор, пока монарх может быть уверен в своей гвардии, а последняя в состоянии при любых обстоятельствах поддерживать порядок и покорность. Там, где нет в этом абсолютной уверенности, лучше ставить министров в роли буфера между собой и всякого вида оппозициями, чтобы они перехватывали и смягчали возможные удары»59. В этом качестве министров у Николая II давно не было, а стойкие части в столицу заблаговременно введены не были. Но страх перед тем, что такие все же найдутся, весьма беспокоил либералов.

В Могилеве между тем решалась судьба экспедиции против мятежного Петрограда. В 21:00 Алексеев связался по аппарату Юза с начальником штаба Северного фронта генералом Ю. Н. Даниловым, потребовав от него посылки частей для энергичной помощи отряду генерала Иванова60. Особой активности в выполнении этого приказа штаб фронта не отметился. 27 февраля (12 марта) его генерал-квартирмейстер генерал-лейтенант В. Г Болдырев записал в своем дневнике: «Вопрос – учуют ли немцы, что мы на целых две дивизии ослабили себя для новой борьбы теперь уже с своим, потерявшим и веру, и терпение народом?»61 Очевидно, в штабе фронта уже открыто обсуждались последние новости из Ставки и столицы. Неудивительно, что в 22:00 от Рузского в Могилев пришла телеграмма, в которой главнокомандующий фронтом буквально теми же самыми словами поддерживал предложения Родзянко и возражал против применения войск в тылу: «Дерзаю всеподданнейше доложить Вашему Величеству соображения о крайней необходимости принятия срочных мер, которые могли бы успокоить население и вселить в него доверие и бодрость духа, веру в себя и свое будущее. Эти меры, принятые теперь, накануне предстоящего оживления боевой деятельности на фронтах, вольют новые силы в армию и народ для продления дальнейшего упорства в борьбе с врагом. Позволяю себе думать, что при существующих условиях меры репрессии могут скорее обострить положение, чем дать необходимое длительное удовлетворение»62. На следующий день Болдырев констатирует: «Отправление от нас пехоты задерживается недостатком подвижного состава. Так не хотелось бы вовлекать во все это армию! За что еще хотят бороться – за призрак. Ведь кругом тайное и явное сочувствие… Все будет зависеть от того, что удастся сделать г. – ад. Иванову»63.

Сочувствие, о котором писал генерал-квартирмейстер Северного фронта, не было сочувствием императору, который по-прежнему верил в свою армию и торопился в свою столицу. По приказанию Алексеева Кондзеровским был составлен проект предписания генералу Иванову с указанием его полномочий. Во второй половине дня 27 февраля (12 марта), несмотря на высокую температуру, Алексеев несколько раз ходил к императору, стараясь уговорить его уступить требованиям, приходившим из столицы. Около восьми часов вечера в Мариинский дворец приехали великий князь Михаил Александрович и Родзянко. Вместе с Голицыным Родзянко начал уговаривать брата императора объявить себя регентом, принять командование над войсками и назначить князя Львова главой правительства. Михаил Александрович отказался и потребовал известить о разговоре Ставку, что и было сделано64. Состоялся разговор по прямому проводу между ним и Алексеевым. Брат императора просил генерала доложить ему, что единственным выходом из сложившегося положения видит срочные уступки – ответственное министерство во главе с князем Львовым. Кроме того, Михаил Алексеевич рекомендовал отложить приезд Николая II в Петроград на несколько дней65.

Алексеев в ответ пообещал немедленно доложить императору о состоявшемся разговоре и сразу же ответить о принятом им решении. Великий князь остался ждать ответа у аппарата66. «Государь выслушал, – свидетельствовал генерал-квартирмейстер Ставки, – и сказал начальнику штаба, чтобы он передал Великому Князю, что Государь его благодарит за совет, но что он знает, как надо поступить»67. Все изменения в составе правительства были отложены до приезда императора в Царское Село. Алексеев сообщил Михаилу Александровичу о том, что его предложения отвергнуты и что на следующий день император намеревается сам направиться в столицу, куда будут направлены также 4 пехотных и 4 кавалерийских полка. От себя Наштаверх добавил сочувствие предложенному проекту и попросил великого князя «настойчиво поддержать» их при личном докладе на Высочайшее Имя68. Со своей стороны Алексеев пообещал снова доложить об этих предложениях монарху69. Итак, Алексеев несколько раз просил Николая II не покидать Могилев. По мнению генерала, эта поездка была опасной. В этот момент Наштверх склонялся к посылке сильной карательной экспедиции. Лукомский, постоянно находившийся при Алексееве, считал, что поездка в Царское Село абсолютно бессмысленна. В лучшем случае смысл имела бы поездка в Особую армию, где были сосредоточены лучшие гвардейские части. Однако император боялся за свою семью70.

Вечером генерал повторил свои попытки. Вслед за разговором с Михаилом Александровичем последовала телеграмма от председателя Совета министров. Голицын просил пойти на те же уступки и немедленно распустить собственное правительство. Больной Алексеев поначалу хотел отправить эту телеграмму к Николаю II с дежурным офицером, но потом передумал и по совету Лукомского пошел сам. Разговор не состоялся: император был очень недоволен и не захотел продолжать обсуждение этого вопроса71. По свидетельству Лукомского, к 9 часам вечера Алексееву вроде бы удалось уговорить императора не покидать Ставку, но на ответственное министерство монарх не соглашался. «На коленях умолял Его Величество», – сказал он (Алексеев. – А. О.), грустно качая головой, возвратившись из дворца: «не согласен»72. Когда сразу же после февральских событий император узнал об этих словах Алексеева, то он был очень удивлен, и сказал, что Алексеев действительно говорил с ним об ответственном министерстве, но, конечно, не стоя на коленях. «Что же касается отъезда из Ставки, то такого совета Государь от Алексеева не слыхал»73.

Литерные поезда были подготовлены к 23:00, но с выездом из Могилева возникли проблемы. Генерал-квартирмейстер Ставки считал невозможным отправку поездов до 6:00 28 февраля (13 марта) без предварительной подготовки1. Тем не менее в 12 часов ночи император проследовал на вокзал. Для многих это было неожиданно и в штабе сразу же поползли слухи об отречении Николая II в пользу великого князя Михаила Александровича: «Ставка была ошеломлена в полном смысле этого слова»2. На станции, уже в своем поезде, император принял с докладом Н. И. Иванова, дав ему фактически диктаторские полномочия: члены правительства обязаны были «беспрекословно» выполнять все требования генерала3. Но чем ближе была минута отправления, тем менее Николай II был уверен в успехе своей экспедиции. Ряд сотрудников Ставки – прежде всего Бубнов и Базили – в частных разговорах убеждали его в том, что самая важная задача момента заключается в опасности гражданской войны, которую надо избежать любой ценой4. Можно сказать, что он вообще не торопился с отъездом, понимая, что выделенного ему батальона до подхода войск с фронта будет недостаточно для выполнения поставленной задачи. Кроме того, генерал понимал, что в случае если войска останутся лояльными, то, как он сказал позже, «можно… десятки тысяч положить»5. Но в Ставке он мотивировал свою неторопливость нежеланием нарушать график железнодорожного снабжения фронта продовольствием и боеприпасами.