Участие Российской империи в Первой мировой войне (1914-1917). 1916 год. Сверхнапряжение - читать онлайн книгу. Автор: Олег Айрапетов cтр.№ 96

Все это происходило на фоне вопросов и разговоров, которые были инспирированы столичной «общественностью» и ее сторонниками – явными и тайными, вольными и невольными – в Ставке. Ллойд-Джордж писал: «Ни один народ, занятый борьбой с грозным противником, не может позволить себе расточать свою энергию в партийной распре»24. Весьма интересен тот факт, что в России инициаторами этой распри стали люди, постоянно взывавшие к опыту Европы, из которого именно британский представлял почти предмет обожествления. Положение императора становилось все более тяжелым – в политику медленно, но неуклонно втягивалось высшее командование армией.

Особенно важным в деле дискредитации монархии был вопрос о Распутине. Он активно муссировался в Ставке, для того чтобы привлечь на сторону противников правительства начальника штаба Главковерха. В 1894 г. Алексеев писал: «О, политика, сколько несуразного создавала и создает она там, где для нее законное место – в жизни народов. Чего же ждать там, где она является незваной гостьей – в жизни семьи?»25 В 1915–1916 гг. генерал постепенно, но постоянно отходил от этих взглядов. Точка зрения Г. Каткова о нейтральном отношении Алексеева к Распутину, ограничивавшегося тем, что генерал был категорически против визита «старца» в армию26, как мне кажется, верна лишь для начального периода пребывания Алексеева в Ставке.

Так, Лемке упоминает о разговоре между Алексеевым и императором по поводу возможного визита Распутина в Могилев уже в сентябре 1915 г., то есть сразу же после смены Верховного главнокомандующего, и сообщает, что «…тогда же было решено не пускать его сюда ни в коем случае»27. Это было естественно для сторонника бывшего Главковерха, но позиция Алексеева не была постоянной. Она постепенно менялась под влиянием лиц, окружавших его. Например, могилевский губернатор А. И. Пильц, убежденный сторонник Николая Николаевича (младшего)28, неоднократно призывал его вмешаться в кампанию против Г. Распутина.

После одного из разговоров с начальником штаба Пильц сознался Шавельскому: «Сейчас я был у генерала Алексеева. Я требовал от него, требовал, грозя общественным судом, чтобы он решительно поговорил с Государем о Распутине, чтобы он открыл Государю глаза на этого мерзавца»29. Удивляет тот тон, с которым, по его собственным словам, Пильц позволил себе говорить с Алексеевым, при этом настрой губернатора встретил полное сочувствие у Шавельского, который, кстати, также участвовал в этой кампании и, судя по его же воспоминаниям, оперировал в ней в основном сплетнями. Но эти угрозы могут быть более понятными, если учесть, что их фоном были слухи о посещении и пребывании в Ставке Распутина, появившиеся уже в начале октября 1915 г.30 Протопресвитер внес весомую лепту в организацию общественного мнения. Для своего выступления он воспользовался подходящим случаем, удачно возникшим после отставки Поливанова.

Шавельский, по долгу службы неоднократно посещавший позиции, после своей поездки на фронт в марте 1916 г. вновь попытался уговорить Алексеева выступить против Распутина перед императором, объясняя это как раз опасностью положения на фронте: «Надо вам, Михаил Васильевич, говорить с Государем о Распутине, уж очень далеко зашли разговоры о нем. Дело как будто начинает пахнуть грозою»31. Алексеев согласился. Легко заметна логика изменения его позиции. Алексеев сначала занимается исключительно вопросами управления войсками, сосредотачивается на военных вопросах, пока его не убеждают выступить активнее в вопросах внутренней политики, впрочем, близость к Николаю Николаевичу (младшему) и «младотуркам» позволяет предположить, что он был в какой-то степени готов к этому изменению.

При этом интересно отметить, что в разговоре с императором Шавельский счел возможным сослаться на Алексеева как на высший авторитет32, хотя как раз этот генерал, практически не выезжавший из Ставки, получал информацию о Распутине, по свидетельству того же Шавельского, в основном из разговоров со своим окружением, теми же Шавельским, Пильцем и в меньшей степени с Воейковым. Трудно освободиться от ощущения хорошо организованной кампании.

Далее все было довольно естественно. Трудно сделать первый шаг, но, сделав его, логично продолжать движение. То же произошло и с Алексеевым. Если в начале года его необходимо было уговаривать, грозить «общественным судом», убеждать чуть ли не в существовании связей Распутина с агентами противника, то теперь необходимость в этом отпала. Сомнительно, что Алексеев верил во все, что говорили о Распутине, и уж во всяком случае он не верил в то, что тот является шпионом, но генерал по-прежнему участвовал в этой кампании, вызывая восхищение у антираспутинцев. Это постепенно подводило его к скрытому конфликту с императрицей. Еще в начале июля 1916 г. Александра Федоровна продолжает передавать генералу приветы в письмах мужу, говорит о том, что думает о Михаиле Васильевиче «с благодарным сердцем»33. Вскоре интонации императрицы изменились. В конце лета 1916 г. Алексеев начал терять контроль над собой: очевидно, начала сказываться приближающаяся болезнь.

По свидетельству Кондзеровского, до этого Михаил Васильевич никогда не говорил с ним об императоре (а ведь они были знакомы до войны и дружили семьями), но именно перед болезнью он изменил этой привычке: «Один только раз, придя к генералу Алексееву с докладом, я (Кондзеровский. – А. О.) застал его в страшно возбужденном состоянии, бегающим взад и вперед по его маленькому служебному кабинету. И тут он мне взволнованно сказал несколько слов о том, какое ужасное влияние имеет на Государя Императрица, как она этим портит Государю и как вредит всему.

По поводу чего именно так волновался М. В. Алексеев, я так и не узнал»34. Шавельский вспоминает: «В августе или сентябре 1916 г. генерал Алексеев однажды прямо сказал Государю:

– Удивляюсь, ваше величество, что вы можете находить в этом грязном мужике!

– Я нахожу в нем то, чего не могу найти ни в одном из наших священнослужителей.

На такой же вопрос, обращенный к царице, последняя ответила ему: “Вы его (Распутина) совершенно не понимаете”, – и отвернулась от Алексеева»35. По словам самого генерала, она пыталась уговорить его согласиться на приезд Распутина, на что тот ответил категорическим отказом. Алексеев заявил, что если «старец» все же приедет, то он немедленно оставит пост начальника штаба Главковерха36. Когда произошел этот разговор, точно сказать трудно, но явно имел место. Об этом же упоминают Ю. Н. Данилов и М. К. Лемке. После завтрака в высочайшем присутствии императрица предложила начальнику штаба Ставки сопровождать ее во время прогулки в саду и попыталась выяснить, что было причиной его сопротивления приезду Распутина в Могилев. Алексеев ответил, что, хотя сам он лично Распутина не знает и ничего не имеет против него, но он не может допустить «присутствия здесь человека, о котором армия и народ единодушно самого отрицательного мнения»37.

Конечно, вряд ли Данилов или Лемке дословно передают речь Алексеева, потому что в это время они оба отсутствовали в Ставке, однако подобный разговор, судя по всему, все же имел место, причем и Шавельский, и Данилов в своих воспоминаниях, и Лемке в своем дневнике – все они единодушно отмечают, что беседа закончилась очень сухо. 16 (29) августа, возвращаясь из Ставки в Царское Село, императрица посылает Николаю II телеграмму, в которой интересуется, принял ли Алексеев иконку от Распутина, и просит мужа: «Не бойся упоминать о Гр.[игории] при нем (при Алексееве. – А. О.)…»38Определенная напряженность уже появляется – императрица видела врага в каждом, кто относился к «Другу» негативно. Попытки Алексеева повлиять на императора не были секретом для офицеров Ставки, так или иначе о них вспоминают все мемуаристы, в частности А. Д. Бубнов: «Перед революцией многие общественные деятели, и Родзянко прежде всего, пытались обращаться к Алексееву, чтобы он повлиял на императора. В Ставке было известно, что Алексеев делал подобные попытки. Однако генерал Алексеев, переходя на незнакомую и чужую ему почву внутренней политики, не сумел найти достаточно убедительных аргументов и не защищал их с достаточной твердостью, чтобы добиться желательных результатов»39.