Бояре Романовы и воцарение Михаила Феoдоровича - читать онлайн книгу. Автор: Платон Васенко cтр.№ 23

читать книги онлайн бесплатно
 
 

Онлайн книга - Бояре Романовы и воцарение Михаила Феoдоровича | Автор книги - Платон Васенко

Cтраница 23
читать онлайн книги бесплатно

В Пелым Василий Никитич был привезен двадцатого ноября 1601 года. Некрасов поехал в Москву, где ожидал его строгий допрос207. Дело в том, что в отписке Маматова находились сведения о крайне бедственном состоянии Василия Никитича. «И я холоп твой, у Ивана у Некрасова, – доносил Борису Годунову стрелецкий голова, – взял твоего государева изменника Василия Романова больна, только чуть жива, на чепи и кормовыя денги девяносто рублев десять алтын две деньги208, и посадил его с братом с его, с Иваном Романовым в одну избу». Отписку эту Некрасов подал в приказ первого января 1602 года, а десятого ему был учинен допрос Семеном Николаевичем Годуновым и дьяком Вылузгиным: «…по государеву наказу велено ему везти Василия Романова, а ковати его не велено, и он, Иван, почему так воровал, мимо государева наказу вел его скована и на чепи, и отдал его толко чем жива Смирному Маматову?». Некрасов на допросе старался всячески выгородить себя. Он сослался на то, что и Маматов повез Ивана Никитича скованным; потому-то и Некрасов Василия Никитича, «посадя в телегу, повез с Москвы, сковав для того, чтоб он с дороги не утек». Когда затем они со своим поднадзорным проехали Чебоксары, тогда пристав попробовал расковать Василия Никитича. Тот, воспользовавшись этим, «украл ключь замочный, чтобы его не ковали», и снова был скован209. Таким образом, они прибыли в Яранск, где прожили шесть недель, и по царскому приказу отправились в Сибирь. На дороге Некрасов вступил в любопытный разговор с Василием Никитичем: «Кому деи Божыим милосердием, и постом, и молитвою, и милостынею Бог дал царьство, а вы деи злодеи изменники хотели достать царьство ведовством и кореньем». На такой вызов пристава Василий Никитич «учел говорити подсмехая: свята деи та милостина, что мечут по улицам; добро та деи милостина, дати десною рукою, а шуйца бы не слыхала».

Дорога была трудная. Пришлось идти пешком. Василий Никитич шел «прост»; но к ночи «чепь на него» клали, боясь побега. После Верхотурья несчастный ссыльный разболелся, «и он Иван вез его в санях простого; а как ему полегчело, и он на него опять чепь клал». В Пелыме Некрасов сдал Василия Никитича Маматову, который посадил Василия, не снимая с него цепей, в одну избу с Иваном Никитичем, тоже скованным. В конце своих показаний Некрасов винился перед государем в том, «что он Василий ковал мимо государева указу, блюдяся от него побегу».

Допрос бывшего пристава Василия Никитича показывает нам, что он и его товарищи усердствовали не в меру и позволяли себе нарушение царского указа. Не знаем, к сожалению, какие последствия это имело для Некрасова. Но Маматову за такое отступление от царской инструкции, правда, мотивированное желанием лучше устеречь ссыльных Никитичей, было сделано замечание: «…и вы (то есть Маматов и Некрасов) то сделали мимо нашего указу». Имел допрос Некрасова и реальное последствие. Наряду с замечаниями в грамоте от пятнадцатого января 1602 года Маматову было предписано: «И как к тебе ся наша грамата придет, и ты бы Ивана и Василия расковал». Затем предписывалось иметь за ссыльными братьями неусыпный надзор; «.а корм бы еси им давал, по нашему указу, доволен», – говорилось в конце грамоты.

Царская грамота не застала уже в живых бедного страдальца Василия Никитича. В отписке Маматова, присланной в Москву, сказано: «Взял я, холоп твой. твоего государева изменника Василия Романова, ноября в 20-е число больна, толко чють жива, на чепи, опох с ног; и я, холоп твой, для болезни его, чепь с него снял, и сидел в болезни его у него брат его Иван, да человек их Сенька; и я, холоп твой, ходил к нему, и попа к нему пущал, и преставился февраля 15-е число; и я, холоп твой, похоронил его, и дал по нем трем попам, да диячку, да пономарю, двадцать рублей». Так погиб Василий Никитич, не выдержавший лишений и суровых «желез», самовольно наложенных на него «простоумным» приставом.

И младший из Никитичей, Иван Каша, перенес много бедствий в ссылке, которую разделил с ним сообразно приказу Годунова «человек» его Семен Натирка210. По словам Нового летописца, Ивана Никитича «моряху голодом. Бог же видя ево правду и душу ево укрепи». Из официальных документов знаем, что «корм» ему было велено «давать доволен». Но насколько исполнялся указ, нельзя сказать ничего определенного. Во всяком случае, известно, что с первого июля и по конец ноября, если и не дольше, Ивана Никитича «мимо» царского «указа» держали скованным или прикованным к цепи. Результаты сказались. Маматов, извещая о смерти Василия Никитича, прибавляет: «Иван Романов болен старою болезнию, рукою не владеет на ногу маленко приступает»211.

Неизвестно, долго ли бы вынес больной Иван Никитич суровую жизнь в Сибири, но в скором времени тяжесть ссылки ему была облегчена. Узнав о смерти Василия Никитича и о болезни Ивана Никитича, царь Борис грамотой от двадцать восьмого марта 1602 года приказал Маматову перевести больного на житье в Уфу. Наказ этот повторял о необходимости «великого береженья» и наблюдения над Иваном Никитичем, но в кормлении произошло улучшение: приказано было давать «по три блюда мяса» или рыбы вместо прежних двух212.

За первым облегчением последовало вскоре и другое, более существенное: двадцать восьмого мая 1602 года Ивану Никитичу Романову было повелено вместе с племянником, князем Иваном Борисовичем

Черкасским, быть «на службе» в Нижнем Новгороде. Правда, надзор оставался по-прежнему строгим, но менял свой характер. Улучшен был и корм: приказано было давать по шесть частей рыбы, а в мясные дни – «по три части говядины и по три части баранины». Мало-помалу дали разрешение и на питье напитков: вместо прежнего «житного кваса» разрешено было давать пиво и мед. Между тем в мае Иван Никитич разболелся «старою своей черною болезнию, рукою и ногою не владеет и язык ся отнял, лежит при конце». Больного уже причастили, но он оправился; в болезни за ним ухаживал человек его, Семен Иванов по прозвищу Натирка. Несколько оправившись, Иван Никитич был отвезен в Нижний, куда прибыл двадцать пятого июля 1602 года, а в сентябре того же года был вызван с князем Черкасским в Москву. В столицу прощенные опальные вернулись в конце ноября 1602 года213. Полагают, что их участь была облегчена благодаря предстательству Ирины Никитичны Годуновой, супруги одного из родственников царя Бориса и дочери Никиты Романовича. Думаем, что здесь сыграла роль и смерть злосчастного страдальца Василия Никитича, а быть может, и его не менее несчастных старших братьев214.

Около этого же времени была облегчена участь и княгини Черкасской, сестры Ивана Никитича, и ее «товарищей», в числе которых были и дети Федора Никитича. Всем им пятого сентября 1602 года дозволено было ехать в родовую вотчину Романовых, село Клины. Из документов выясняется, что не всегда потребности сосланных удовлетворялись приставленным к ним Давидом Жеребцовым, небезызвестным воеводой Смутного времени. Так, молока и яиц этот пристав выдавал «не от велика»; таким образом, быть может, и будущий царь всея Руси испытывал в нежном детстве большие лишения. Борис Годунов, получив подобного рода донесение, разгневался на Жеребцова и, так как тот оправдывался недостатком кормовых денег, приказал выдать ему немедленно пятьдесят рублей.

Итак, одних из Никитичей и их родственников постигла смерть, прекратившая их бедствия215. Другие получили облегчение своей участи или даже были возвращены в столицу. Лишь жизнь Федора Никитича, его жены и тещи осталась безотрадной и беспросветной. Ничего не знаем о дальнейшей судьбе в годуновское время матери и бабки будущего царя. Зато имеем интересные сведения о бывшем «великом боярине» Федоре Никитиче, отныне старце Филарете. В Новом летописце про пострижение Федора Никитича сказано кратко, но сильно: «Он же государь, неволею бысть пострижен, да волею и с радостию велиею и чистым сердцем ангельский образ восприя и живяше в монастыре в посте и в молитве». Не сомневаемся, что искренняя вера, которой были крепки наши предки, поддерживала невольного постриженника. Однако как много должен он был перестрадать в ссылке в отдаленном монастыре, под строгим мелочным надзором. Первый красавец и щеголь в Москве, лихой наездник, ловкий и энергичный человек, очень напоминающий нам своего великого правнука, разом лишился семьи, счастья, исключительного положения в стране и очутился в четырех стенах мрачной монастырской кельи. Кругом почти ни одного дружеского лица; только преданный малый, с которым Филарет жил «душа в душу». Да и того скоро отняли у бывшего боярина. Сам Филарет стал говорить, что бельцу неприлично жить в одной келье с чернцом, а надо жить старцу со старцем; пристав догадался, что это была уловка со стороны невольного инока, боявшегося потерять единственного друга, и донес в таком смысле в Москву, прибавив, что из-за малого ничего от Филарета и про Филарета нельзя выведать. Малый на все расспросы отвечал лишь, что его господин скорбит о семье: жене и детях. Мы приводили уже часть этих скорбных жалоб. В них слышится глубина сильного и нежного чувства. «А жена де моя бедная, – горевал Филарет, – наудачу уже жива ли? чает де, она где ближе таково ж де спрячена, где и слух не зайдет; мне де уж что надобно? лихо де на меня жена да дети, как де их помянешь, ино де что рогатиной в сердце толкнет; много де иное они мне мешают; дай Господи слышать, чтоб де их ранее Бог прибрал, и язь бы де тому обрадовался; а чаю де, жена моя и сама рада тому, чтобы им Бог дал смерть, а мне бы де уж не мешали; я бы де стал промышляти одною своею душею; а братья де уж все, дал Бог, на своих ногах».

Вернуться к просмотру книги Перейти к Оглавлению Перейти к Примечанию