Триада: Кружение. Врачебница. Детский сад - читать онлайн книгу. Автор: Евгений Чепкасов cтр.№ 78

– Парик принял. Теперь ты подставляй, а то обломил тебя Серый…

Повторилось то же самое, но теперь уже Костя принимал парик. Они были так близко лицом к лицу, что чуть не терлись носами, и с моей точки обзора могло показаться, что они целуются. Я скривился от гадкого сравнения, а в уши прыгнул смачный шлепок по кожанке. Леша вновь лечил костыль и, восстанавливая очередность, обкуривал Толю, а я, технологией более не интересуясь, спрашивал очкарика об ощущениях.

– Не разобрался еще… – раздумчиво ответствовал Сергей.

– А вообще, зачем решил попробовать?

– В жизни всё надо попробовать, – философически молвил он измордованную фразу.

На меня недобро зыркнули, и я умолк.

Но вот и его, философа, обкуривают, и он хапает частично увиливающий побоку парик, и тюкает костяшками пальцев по Толиному плечу, как стучатся в дверь. Вот и он, философ, сует костыль в рот и перхает, обжегшись угольком, отведав пепла, однако ж продолжает дуть и наконец кренится от поощряющего шлепка.

– Молоток! – похвалил Костя, освободив дымок из легких.

– Научился! – заорал Толя. – Здра-авствуй, племя младое, незнакомое!..

И заржал.

– Нам костыль еще докурить надо, долбик! – зарычал Леша, формируя кулак. – Хрен ли?..

И заржал.

– Пле-емя! – проблеял очкарик овечьим смехом.

Костя, намертво стиснув пятерней нижнюю часть лица, смазал другой рукой поочередно Сергея и Лешу по хребтине, а до Толи не дотянулся. Тот, впрочем, смолк самостоятельно.

– Не ржите, а то парик не сможете принять, – поучительно сказал Костя, но тут же вновь схватил себя за челюсть, поймав подкативший смех на полпути, а когда отнял руку, добавил: – Убийственный план!

Покуда он обкуривал Лешу, я ухмылялся от интересной мысли: «Вот он, натуральнейший коммунизм, вот она, утопия! Каждому по потребностям. Парик не иссякнет, пока принимающий по плечу не стукнет…»

Прежде чем начать обкуривать Толю, Костя и Леша неприметно перемигнулись.

– Я лучше вижу! – офонарело произнес Сергей, классически раззявив рот.

Толя заржал.

– Все очкарики от плана лучше видят, – доходчиво объяснил Леша и, подморгнув Косте, начал успокаивать неудержимого ржателя: – Хрен ли ты другим кайф ломаешь? Совсем, что ли, сдурел – тебе сейчас парик принимать.

Толя убаюканно смолк и приготовился добросовестно выжрать причитающуюся дымовую пайку, а успокоитель всё повторял:

– Только не ржи. Только не ржи. Только не ржи.

Но когда скрепившийся соучастник начал вдыхать концентрированный смех, добренький Леша подмигнул Косте, и тот, сладострастничая, отчетливо прошептал:

– А теперь – ржи!

И Толя, пуча покрасневшие зенки, заржал. Рот его дернулся в буйном тике, так что чуть не покусал дымящий костыль, и изрыгнул истерический смех навзрыд. Пацан попытался вздохнуть, изловить парик, какой-то уж больно верткий, но не смог и откинулся назад – всё, дескать. Вот тут-то расхохотался и смехостойкий Костя, а за ним и все остальные. Гоготал и я, глядя, как корчится на земляном полу Толя и скребет скрюченной пятерней, будто в агонии.

– Это тебе, чтоб не ржал не в тему! – просмеял Леша, залечивая костыль. Он внимательно посмотрел на жалкого коротышку, зажатого меж пальцами, и сказал: – Тут где-то на полпарика осталось. Пусть Толя докурит, а то обломился он крупно…

Бугайчик сунул карлика чуть успокоившемуся Толе и заржал. Тот с горем пополам докурил костыль, как обычную папиросу, отщелбанил в сторону его бренные останки, и в сарайчик проскользнула восхитительная, долгожданная вседозволенность. Можно было ржать, не сдерживаясь, и они ржали; можно было говорить о чем ни попадя, и они говорили. Пацаны тараторили, не слушая друг друга и не заботясь, чтобы их выслушали, словно знали наперед, о чем скажет тот или иной. Такое взаимопредвидение случается между друзьями и братьями.

«Близнецы! – мысленно хмыкнул я. – До обкурки они были разными, а сейчас на лице каждого выдавилась общая черточка, как тавро. Сиамские близнецы, чудо-юдо о четырех головах!»

И тут мне показалось, что тело у них и впрямь общее, что его ящерохвостый контур прочертился в сарайном сумраке, точно в книжке-раскраске. Огромное брюхо, всё более проштриховываемое, от наслаждения хохотом билось оземь, как огромный мяч, хвост судорожно трепыхался, а головы ржали и пороли чушь.

– Посмотрите на него! – сказала одна из голов. – Он такой большой, а не обкуренный!

– А я знаю, почему сигареты трудно потрошить, – заявила другая. – В правительстве лобби состряпали, которое только за ширяльщиков. Вот они и издали такой закон, чтобы сигареты специальные делали, чтобы мы обламывались!

– Гляньте, какой корень – хреновый! – призывала третья, мимовольно дрыгая всеми мускулами лица. – Ну совсем хреновый!

И какая была ржачка между репликами! И какие были реплики во время ржачки! А нематериальное брюхо, снабжавшее головы дурью, клокотало… А бесплотный динозаврий хвост хлобыстал в экстазе…

Но чу! Кто-то скребется в дверь, и дрожит подпорка, и трясутся пацаны. Но ах! Кто-то рычит по-звериному, и рассасывается контур родимого чудища, и ребятки, получив маленькие, но свои тела, вскакивают. Но тс-с! Кто-то тявкает за дверью (а если тявкает, то уже не кто-то), и бугайчик материт Полкана, и все ржут, прирастая к телу толстобрюхого.

– Я ему хвост отрублю!

– Нельзя, нас тогда киллеры убьют! Полкана лобби из правительства наняло!

– А башляют ему косточками!

– В натуре!

– Посмотрите на него, – сказали они, указывая на меня. – Он тоже их агент!

– Такими же будем!.. – напророчила одна из голов, четвероглазая.

А я, глянув на часы, поднялся: до службы оставалось меньше десяти минут. Я медленно пробрался к двери, тяжко гребя ногами в кипящем от бешеного смеха воздухе, и едва не запнулся о худющий солнечный лучик.

– Это он Полкану пошел докладывать, – предположили они.

– Ничего я ему не скажу, – пообещал я и, вышибив подпорку, отворил дверь.

– Дверь закрой! – рявкнул Костя.

Прежде чем послушаться, я обернулся напоследок и увидел, что плеснувший в дверной проем свет задавил сарайного отщепенца, о которого я едва не запнулся. На просторе я сощурился, привыкая к обилию солнечных лучей. «Как вас много! – подумал я. – И поэтому вы неразличимы, вас никто не видит, вы – свет. Может, из желания быть замеченным тот лучик сиганул в сарай, а вы его всем скопом…»