Владимир Ленин. На грани возможного - читать онлайн книгу. Автор: Владлен Логинов cтр.№ 166

«Неужели это правда? Идете на компромисс? – спрашивал Ленин, всверливаясь глазами. Я отвечал, что мы пустили в газеты успокоительное сообщение нарочно, что это лишь военная хитрость… “Вот это хо-ро-шо-о-о, – нараспев, весело, с подъемом, проговорил Ленин и стал шагать по комнате, возбужденно потирая руки. – Это оч-чень хорошо!”» [1143]

Видимо, в этот момент и произошел забавный эпизод, который позднее не раз эксплуатировался кинематографистами и художниками. В комнату неожиданно вошли Дан и Скобелев. Ленин и Троцкий сидели к ним спиной в конце длинного стола, а Дан вынул сверток с харчами, принесенными из дома, и стал раскладывать их на другом конце.

Узнать Ленина было весьма затруднительно: «Он был обвязан платком, как от зубной боли, с огромными очками, в плохом картузишке, вид был довольно странный. Но Дан, у которого глаз опытный, наметанный, когда увидел нас, посмотрел с одной стороны, с другой стороны, толкнул локтем Скобелева, мигнул глазом и…» Он мигом сгреб бутерброды и оба выскочили из комнаты. «Владимир Ильич, – пишет Троцкий, – тоже толкнул меня локтем: – “Узнали подлецы!”». А Рахья добавляет: «Этот случай привел Владимира Ильича в веселое настроение, и он от души хохотал» [1144] .

Перешли в другую комнату – 36 (или 31). Когда стали собираться члены большевистского ЦК, Ленин снял парик, повязку, кепку, очки. Скоро здесь стало тесновато. Стульев не хватило и Рахья подал пример: «Я уселся на полу у двери в уголочке, прижавшись подбородком к коленям». В такой позе обычно сидели в переполненных общих камерах. И так как большинство присутствовавших имело на сей счет опыт, проблему размещения решили быстро. Кто сел, прислонившись к стене, кто просто улегся на пол, ибо многие не спали вторые сутки [1145] .

Между тем разговор продолжился. И о существе этой беседы в нашей литературе писали неохотно и невнятно. В 1920 году на вечере, посвященном 50-летию Ленина, в отличие от тех, кто пел дифирамбы юбиляру, Сталин говорил об умении Владимира Ильича публично признавать свои ошибки. Напомнив о разногласиях между ЦК и Лениным в сентябре-октябре 1917 года, Сталин сказал, что ЦК ставил тогда задачу «созвать съезд Советов, открыть восстание и объявить съезд Советов органом государственной власти…

И, несмотря на все требования Ильича, – продолжал Сталин, – мы не послушались его, пошли дальше по пути укрепления Советов и довели дело до съезда Советов 25 октября, до успешного восстания». А когда Ленин вышел из подполья и встретился в Смольном с членами ЦК, то «улыбаясь и хитро глядя на нас, он сказал: “Да, вы, пожалуй, были правы”… Товарищ Ленин не боялся признать свои ошибки» [1146] .

В том же 1920 году Троцкий по иному осветил этот сюжет. Говоря о том, что в октябрьские дни действительно существовали «два оттенка в отношении восстания», он пишет, что питерцы – имея в виду прежде всего себя – «связывали судьбу этого восстания с ходом конфликта из-за вывода гарнизона. Владимир Ильич… связывал судьбу этого восстания не только с одним ходом конфликта в Питере. И это был не оттенок, а скорее подход к делу. Наша точка зрения была питерская, что вот-де Питер поведет дело таким образом. А Ленин исходил из точки зрения восстания не только в Питере, а во всей стране» [1147] .

И только придя в Смольный и убедившись, что выступление развивается успешно, «он стал молчаливее, подумал и сказал: “Что ж, можно и так…” Я, – пишет Троцкий, – понял, что он только в этот момент окончательно примирился с тем, что мы отказались от захвата власти путем конспиративного заговора (??! – В.Л.). Он до последнего часа опасался, что враг пойдет наперерез и застигнет нас врасплох. Только теперь… он успокоился и окончательно санкционировал тот путь, каким пошли события» [1148] .

Нетрудно заметить, что оба мемуариста стремятся толковать произошедшее объяснение с Лениным не только по-своему, но и каждый в свою пользу. К вопросу о том, кто на самом деле оказался прав, мы еще вернемся чуть ниже. Но тогда – в ночь на 25 октября – Владимир Ильич вполне мог сказать Сталину и другим цекистам, что правы они, а Троцкому: «можно и так…». Выяснять отношения не было времени. Куда важнее было оценить происходящее в данный момент. Тем более что сообщения о ходе событий, как отмечал Милютин, поступали непрерывно.

Информация была пестрой и бестолковой. То, что писала «Новая жизнь» о планомерных действиях правительственных войск, скорее отражало намерения правительства, а не реальность. Еще утром морское министерство приказало вывести «Аврору» от Франко-Русской верфи в море. Но, по настоянию ВРК, Центробалт отменил приказ и крейсер остался в Питере.

Приказ о разведении мостов, дабы воспрепятствовать продвижению к центру рабочих отрядов, полностью выполнен не был. Когда юнкера Михайловского училища попытались занять весь Литейный мост, рабочие и красногвардейцы – без всякого указания ВРК – тут же разоружили их и принудили вернуться в казармы. Солдаты, взявшие под контроль Гренадерский и Сампсониевский мосты, заявили, что будут подчиняться только ВРК. Корреспонденты «Новой жизни» были людьми сторонними. А стороннему наблюдателю трудно было разобраться в этот день, за кого выступают те или иные воинские команды и патрули – за правительство или против него.

Через два дня в ленинском «Декрете о мире» будет говориться о «революции 24–25 октября», то есть 24-е включалось в дни восстания. Но поначалу это было «странное» восстание. Как напишет 25-го в газете «День» известный журналист Давид Заславский, – «восстание без темперамента и страсти».

«Днем и вечером в Смольном, – писал Георгий Ломов, – чувствуется какая-то нерешительность: ни мы, ни Керенский не рискуем стать на путь окончательной схватки… Какая-то нерешительность чувствуется у нас в Центральном комитете… Настроение какое-то выжидательное, словно еще должно что-то произойти, после чего и начнется настоящее восстание… что, пожалуй, надо немного “погодить”, как бы не “зарваться”» [1149] .

Складывалось ощущение, что противоборствующие стороны тянут время. Керенский ждал подкрепления с фронта. Члены ВРК ждали матросов из Кронштадта и Гельсингфорса и было у них – частью сознательное, частью неосознанное – желание дотянуть до Съезда Советов без, как им казалось, лишних осложнений. Выступление таким образом превращалось в процесс силового противостояния, в ходе которого одна сторона – правительство – все более теряла почву под ногами, другая – наращивала мощь.