Раневская, что вы себе позволяете?! - читать онлайн книгу. Автор: Збигнев Войцеховский cтр.№ 53

Раневская растерялась. Как в кирхе? В какой кирхе? Ведь кирха — это место отправления религиозных культов. Это та же церковь для христиан православных. Ну и что, ответили Раневской. Кирха передана Всесоюзной студии грамзаписи. И давно передана. Но как? Раневская была изумлена. Артисты поют песни там, где раньше шло богослужение? А сцена находится в том месте, где был амвон? На алтаре, самом святом месте — что стоит? Рояль? И это с амвона кирхи Пугачева поет свою гнусность: «Все могут короли»? Но ведь и короли не смогли такого…

«Это возможно только в стране, где безбожие выставляют напоказ и гордятся, если при этом кто-то аплодирует голой жопе», — негодовала Раневская.

Ее пытались переубедить: мол, ничего страшного нет, все давно привыкли. Вон комсомольцы в клубах танцуют. Но то комсомольцы, резко ответила Раневская. А это — артисты. Как они могут? Могут, упорствовали те, кто уговаривал Раневскую. Вон даже Геннадий Рождественский очень спокойно записывает оперы и симфонии Шостаковича! Это не делает чести Рождественскому, парировала Раневская.

Да будьте же Вы реалисткой, срывались на крик уговорщики. Посмотрите, что вокруг — в храмах бывших и клубы, и склады, и конюшни…

— Вы все равно не поймете, как это грустно и гнусно: чечетка на амвоне! — ответила с болью Фаина Раневская.

Этот пазл не будет иметь нормальной окраски, если мы не добавим к нему два штриха: кирха — это, скажем так, молитвенный дом протестантов-лютеран. Не православных и не католиков. И не еврейская синагога. Но Раневской было больно.

Она не записывалась там.

Эту небольшую историю Раневская не рассказывала несколько раз. Всего один. В кругу самых близких друзей.

В то время она работала в Харькове. И очень ей полюбился городской парк. Он был рядом с театром, уютный, тихий, красивый. Зелень травы, тени деревьев, свежесть и буйство жизни. Раневская очень любила здесь гулять, нарядившись в свое самое лучшее: платье, подчеркивающее ее отлично сложенную фигуру, в шляпке с большими полями, с модной сумочкой на плече. Она уверяла, что никаких встреч там не искала — просто гуляла, отдыхала, радовалась тому, что жива, что молода, что у нее вроде все наладилось.

Сколько бы раз ни приходила Фаина Раневская в этот парк, на одной и той же скамейке она видела одну старушку. Тихую, скромную, не богато, но прилично одетую. Старуха сидела с раскрытой книгой. Она, казалось, не видела ничего вокруг. Не замечала она и Раневской, которая дважды во время своих гуляний проходила мимо.

Не раз Фаина замечала, что старушка будто замирала, глядя не в книгу, а куда-то вдаль глазами, полными скорби и боли. Раневская несколько раз намеривалась подойти к старушке — сердце убеждало ее, что той нужна помощь, но всякий раз останавливалась. Старушка была где-то так далеко, разве же имела право она ворваться в ее воспоминания?

Но однажды Раневская все же не выдержала. Она остановилась подле старой женщины и, насколько могла, участливо спросила: не нужна ли ей какая-нибудь помощь.

Старушка подняла глаза на Раневскую и ничего не ответила. Она смотрела будто сквозь девушку. Раневская не могла удержать себя, чтобы не спросить дальше: отчего так грустна женщина?

И тогда женщина ровным, безо всяких эмоций голосом стала говорить. Что ее мальчик дышал дворовой пылью, бегал по грязным камням переулка. Ему восемнадцать лет. Он погиб на фронте. Ему всегда восемнадцать лет. И она хочет теперь привести своего мальчика сюда — в этот парк. Чтобы он увидел чистый игривый ручей, зеленую траву, стройные деревья. Чтобы он увидел все. А не она смотрела на это. Она готова все отдать, чтобы ее мальчик хотя бы просто увидел это…

Что случилось дальше, Раневская не рассказала. Она замолчала, потом упреждающе подняла руку и попросила:

— Очень-очень прошу, ничего больше не спрашивайте…

Было: Раневская даже поклялась больше не сниматься. Потому что для нее это было страшным испытанием. Съемки фильма — это совсем не репетиции спектакля. Больше всего ее раздражали вечная суматоха, крики, беготня и бестолковость. Еще ужаснее были отсутствие элементарно уюта, холод на Москинокомбинате, как гордо именовался огромный почти сарай.

Но все плохое быстро забывается, когда видишь, что роль на экране удалась, когда слышишь восторженные отзывы коллег, когда зрители идут на фильм…

Так было и с Фаиной Раневской. Спустя время ей предложили сниматься — и она пошла.

Фильм «Весна», куда ее лично пригласила Любовь Орлова (она там играла главную роль) снимался в 1945 году. Нужно ли говорить, что вся та неустроенность, которая была до войны в съемочном павильоне, теперь увеличилась многократно. Холод был неимоверный, грелись между дублями около «буржуйки», ходили в валенках. Раневская уже было порывалась отказаться от своей небольшой роли, но терпела, надеялась.

А надеяться было на что: Александров, режиссер, обещал, что окончание фильма они будут снимать за пределами СССР — в Праге. Там был великолепный съемочный павильон, который советское руководство прибрало к своим рукам в качестве трофея. Там было все для того, чтобы избежать суматохи помощников и ассистентов, нервозности режиссера и оператора. Там были рельсы и тележка для кинокамеры. Там были уютные уборные для актеров. Но, безусловно, не прекрасные условия съемок сдерживали Фаину Раневскую. Другое.

Она мечтала о встрече с семьей.

Они не виделись тридцать лет.

Уже умер отец. Но были живы брат, сестра, мать.

Они жили недалеко от Праги. И Раневская, стиснув зубы, собрав всю свою волю, отправлялась каждый вечер (съемки велись ночью) на ненавистный Москинокомбинат. Наконец Прага. Раневская знала адрес своих родных — его ей передали еще в далекие двадцатые годы. Но она ни разу не написала письма. И ни разу не получила. Все понимали, что такая переписка чревата самыми страшными последствиями: самое малое, могли обвинить в организации антисоветской организации. И смешного здесь не было ни точки.

Раневская не рассказывала, как она встретилась с родными. И в этом кроется все тот же страх за свою жизнь и жизнь близких людей. Не нужно было даже самым надежным друзьям доверять эти тайны, тем самым делая их как бы сопричастными в этом «страшном преступлении» — в укрывательстве кровных связей столько лет…

Ты виновен, потому что у тебя есть мать и сестра с братом…

Одно только поведала Раневская о тех встречах: как только заканчивался съемочный день, она правдами и неправдами, соблюдая все условия конспирации, спешила в родной дом — к матери, сестре, брату… Если день выдавался без съемок — она ехала туда на весь день. Только три человека из съемочной группы знали, куда в самом деле исчезает Раневская…

«За долгие годы я впервые почувствовала себя счастливой», — скажет потом Фаина Георгиевна.