Червоный - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Кокотюха cтр.№ 5

Тот же чекист Лев Доброхотов признавал Червоного настоящим героем. Я представляю себе, как старый лис искренне вздыхает в беседе с Титаренко, которого уже собрался сдать в КГБ: эх, мол, жаль, что у нас таких бойцов не было… Вот почему я решил дать ход публикации: это — сторонний, а значит — независимый, как я считаю, взгляд на то, что происходило не только на Волыни, но и на всей Западной Украине, и даже во всем Советском Союзе в послевоенное время.

Ну и еще немного — о том, что может вызвать у читателя массу вопросов.

Сразу скажу: исходная рукопись написана на русском языке. Собеседникам журналиста Титаренко так было удобнее. Тетя Оля говорила, что дядя, когда уже перепечатывал текст на машинке, сразу переводил на украинский. Но машинописные страницы, как известно, конфискованы и исчезли где-то в архивах советской госбезопасности. Поэтому я решил оставить тексты тетрадей на русском. Причем — полностью, «русифицируя» даже бойцов УПА, крестьян Западной Украины, имена и реалии. Что касается советских милиционеров, чекистов, администрации и охранников концлагерей ГУЛАГа, а также — контингента, то есть уголовных преступников, так они нигде и никогда, особенно в описанное время, на украинском между собой не общались.

Я отдаю себе отчет, что при этом теряются достоверность и колорит. Но сохранять в книге оба языка одновременно, украинский и русский, не стал, чтобы ее смог понять читатель, не владеющий украинским. В конце концов, сталинский террор причинил много вреда не только тем, кто говорит по-украински. И не только тем, чей родной язык — русский. Напомнить о тех страшных временах в наше, также непростое, время, нужно как можно большему числу людей.

Если бы это делалось для телевидения или кино, тогда, конечно, я оставил бы прямую речь своих персонажей такой, какой ее фиксирует операторская камера. Однако когда перед нами письменный и печатный текст, приходится прибегать к условностям. И всего лишь писать так, как мог бы говорить тот или иной человек.

Признаться, меня устраивало то обстоятельство, что дальше герои будут говорить от себя, то есть — прямой речью. Все огрехи и неточности можно списать на то, что с моим дядей общались живые люди — даже старый чекист Лев Доброхотов остался для меня таким. Ну а название печально известного органа госбезопасности, точнее, аббревиатуру, и не переводили на украинский, а произносили на языке оригинала — НКВД, МГБ… Это звучало и звучит зловеще, безнадежно, страшно… Именно поэтому мы радуемся, когда такая безотказная машина в борьбе с нашими героями дает сбой.

Кажется, все. На этом свою миссию считаю оконченной. Необходимое в нашей ситуации вступительное слово несколько затянулось. Поэтому оставляю тебя, читатель, один на один с этой историей. Настолько же реальной, насколько и невероятной…

Ваш К. Рогозный

Украина, Волынь, осень 1947 года

До сих пор не готов сказать, чем для меня стала эта история.

Ну, когда после войны я оказался на Волыни и близко (как по мне — слишком уж близко) познакомился с бандеровцем Червоным: подарком судьбы или, наоборот, ее проклятием. Знаешь, еще говорят — оскалом.

Именно так, оскал судьбы — где-то я это прочитал. В какой-то газете. Ваш брат-журналист еще и не такое напишет ради красного словца. Но именно с того времени на кое-какие вещи, которые, как офицер милиции, должен был считать очевидными и правильными, я смотрел с некоторым сомнением.

А вот наш брат опер на самом деле должен сомневаться во всем — профессия такая. Меня никто этому не учил, это о таких, как я, говорят — они, мол, университетов не кончали. Просто всегда считал так: каждый милиционер — хоть простой уличный постовой, хоть большой начальник — должен решить, с преступником имеет дело или с нормальным честным человеком. Очень просто наставить на кого-нибудь наган и назвать бандитом. После войны так и было — если не ты выхватишь оружие, бандюга сделает это раньше тебя. И думать не будет. Ты же при этом еще и соображать должен: стрелять, не стрелять, если стрелять — то куда, валить его на месте или палить в ногу или плечо…

Вообще, такие были времена: у мужчин было при себе оружие просто так, для самозащиты. Ведь кто его знает — вдруг я милиционер ненастоящий! Переоделся в форму — все, приехали. Сколько тогда таких дел было, но, наверное, об этом как-нибудь в другой раз…

Так вот, по поводу оружия я не вру. После войны, особенно в первые годы, такого добра по городам и селам хватало. Далеко ходить не надо, вот хотя бы в ближайший лес. Туда, где шли бои. Там даже теперь можно найти человеческие кости. А тогда истлевшие трупы — хоть наших бойцов и командиров, хоть немецких, хоть расстрелянных мирных жителей — очень даже пугали, врать не буду. Но не слишком удивляли — факт. Вот там, на местах боев, трофеев — хоть пруд пруди: и пистолеты, и пулеметы…

Особенно везло тому, кто знает, где искать военные склады. Партизаны часто делали такие, а когда отступали — бывало, оставляли оружие и боеприпасы прямо в подземных арсеналах.

Поэтому в милицию брали прежде всего тех, у кого имелся боевой опыт. Даже если у нас, фронтовиков, не было соответствующих знаний и опыта оперативно-розыскной работы. Разумеется, открывались какие-то там курсы, Уголовный кодекс мы читали… Но зачем тебе книжка, когда ловишь грабителя на горячем, а он, не думая долго, садит из немецкого парабеллума. Никакая брошюра не научит, как действовать в подобной ситуации, пока в тебе дырок не наделали.

Я вот так в милицию и попал.

Когда война началась — как раз служил срочную. Наша часть стояла под Курском, так что на фронте, считай, с первых дней. Еще до службы я интересовался техникой, машинами всякими. Поэтому меня направили из Чернигова в Репки, на тамошнюю МТС. Из Репок и пошел в армию. Умел водить машину, так что на фронт пошел в составе автомобильного батальона — как война началась, их на местах очень быстро формировали, а каждый водитель был на вес золота. Крутил, в общем, баранку на полуторке, боеприпасы возил и не только — все, чем загрузят. Потом пересел на «виллис», возил нашего комполка, Калязина. Но это не означало, что для меня война была какой-то другой — поди попробуй проскочить под обстрелом! В сорок третьем под Курском меня серьезно ранили, ну а потом, когда вернулся в строевую часть, снова оседлал знакомый грузовик. На нем доехал до Варшавы, там снова ранили, на этот раз — серьезнее, еле выкарабкался. Домой, в Чернигов, вернулся офицером, младшим лейтенантом… и, как выяснилось, сиротой.

В городе остались родители и младшая сестренка. Как немец попер, они убежали недалеко, в деревню, думали отсидеться у родственников. Те мне потом все и рассказали. Когда немцы пришли и началась оккупация, сестру забрали на работу в Германию. Мама, увидев предписание от немецкой власти, заголосила, бросилась на тех, кто пришел за сестрой, не пускала. Тогда полицай, который притащился вместе с немецким офицером, взял да и застрелил ее.