Ким Филби. Неизвестная история супершпиона КГБ. Откровения близкого друга и коллеги по МИ-6 - читать онлайн книгу. Автор: Тим Милн cтр.№ 44

В феврале 1948 года Ким получил возможность выехать в Египет и погостить у нас в Исмаилии. К тому времени эпидемия холеры сошла на нет, однако контроль за перемещениями еще сохранился. Поэтому ему и другим пришлось прибыть на британском военном самолете из Хаббании в Ираке и снова улететь тем же маршрутом. Так или иначе, неделя пребывания Кима в Египте означала для него почти четырехнедельное отсутствие в Стамбуле. Он и второй мой гость поселились в одной из комнат нашей отнюдь не роскошной квартиры. Для ванн применялся солнечный нагрев воды. То есть никакой системы подачи горячей воды вообще не было, просто на крыше был установлен бак с водой. Как минимум полгода можно было получать горячую воду из крана, однако в феврале приходилось подогревать ее в чайниках и кастрюлях.

Незадолго до приезда Кима Филби мы с Мэри получили две важные новости: в конце марта нас должны были направить в Тегеран, а в начале сентября Мэри предстояло родить. Из того, что мы тогда знали о Тегеране, несмотря на все свои прочие достоинства, этот город не казался идеальным местом для рождения первенца. В чисто материальном плане все обстояло как раз наоборот; здесь не было водопровода, канализации и даже такой простой вещи, как электричество. Мне приходилось время от времени отправляться в поездки по Персии, оставляя Мэри одну. Ким предложил ей рожать в Стамбуле. Здесь были хорошие больницы, да и в его доме вполне хватало места. Хотя сам он тоже то и дело выезжал из Стамбула, там все же оставались Эйлин и Нэнни Такер. Так и договорились. В конце июня она собиралась вылететь в Стамбул; я намеревался присоединиться к ней в августе и провести свой ежегодный отпуск в Турции.

Когда она приехала, Ким находился где-то далеко, в восточной части Турции. Его семейство к тому времени уже переехало из Бейлербеи в обветшалый, но достаточно привлекательный старый дом в местечке Ваникей, расположенном чуть выше вдоль азиатского побережья. Там еще поселилась мать Эйлин, миссис Элейн. Ким возвратился приблизительно через неделю. Это была настоящая экспедиция: помимо своих чисто профессиональных задач он, его помощник и секретарь деловито собирали образцы растений и прочего, а Ким вел дневник. Вообще, путешествия всегда были самой счастливой частью его жизни в Турции. Но через несколько дней случилась беда. Эйлин отправилась на машине на один из многочисленных летних фуршетов в Стамбуле; Ким либо не смог, либо не захотел туда ехать. Вскоре она добралась до дома соседей в совершенно ужасном состоянии, с ушибами на голове и вся в грязи. Она рассказала, что на узкой дороге ее остановил какой-то человек. Он бросился на нее с камнем, ударил и пытался отобрать сумочку. Эйлин забрали в больницу. Несколько лет спустя она рассказала Мэри, что выдумала этот инцидент, а потом даже продлила свое пребывание в больнице, препятствуя заживлению полученных ран. Может быть, все так и было. А может, и нет. Когда она уезжала из дома на машине, выглядела совершенно здоровой и веселой. Возможно, она и в самом деле подверглась нападению. Но то, что ее раны действительно никак не заживали и пришлось несколько месяцев провести в больнице, все-таки наводит на мысль, что по крайней мере часть ее рассказа верна. Ее болезнь сильно омрачила остаток лета, но особенно пострадал от этого конечно же Ким Филби.

В начале августа, уже после того, как Эйлин отвезли в больницу, и приблизительно за две недели до того, как в Турцию приехал я, в Ваникее появился новый весьма энергичный гость: Гай Бёрджесс. Он приехал в трехнедельный отпуск. Ким описывает его визит как деловой. Неясно, правда, имел ли он в виду — от британской стороны или от русских, но, судя по контексту, все-таки — от британцев. Здесь трудно представить какую-либо выгоду — как для Дипломатической службы, так и для СИС, но, возможно, какого-нибудь легковерного чиновника в Лондоне и убедили одобрить это как командировку. Но каким бы «деловым» ни считался этот визит, никто не мог запретить Гаю вести себя так, как он давно привык. Он приезжал и уезжал, когда и куда ему вздумается. Мог отсутствовать до полуночи или целый день шататься вокруг дома. Если он находился внутри, то обычно сидел, развалившись, в кресле у окна, грязный, небритый, в одном лишь халате (как всегда, застегнутом не на те пуговицы). Часто он там же и спал, не удосуживаясь использовать для этого постель. Как всегда, он не делал никакого секрета из своих гомосексуальных наклонностей. Гай представлял собой мужской тип гомосексуалиста: в нем не было ничего от привычного мальчика-педика, никакой жеманной речи или дешевых жестов. Он и в самом деле гордился своей мужественностью. Он был крепкого сложения, хороший пловец и водолаз. Однажды — возможно, подстрекаемый выпивкой, но ни в коем случае не пьяный — он решил нырнуть в Босфор с балкона второго этажа в Ваникее. Не сумев встать строго вертикально на балконном ограждении, он во время удара о воду повредил спину.

Был еще случай (до моего прибытия), когда Гай не вернулся домой к полуночи, а Ким вдруг чрезвычайно разволновался: возможно, тот затеял пьяную драку или опрометчиво попытался соблазнить какого-нибудь смазливого турецкого мальчика. Ким и Мэри уселись в джип и поехали на поиски Гая. Они битый час колесили вдоль побережья, но все впустую. Возможно, у него была тайная встреча с каким-нибудь кадетом в соседней военной академии, мимо которой Ким и Мэри несколько раз проезжали. Но Ким разволновался так, как будто у Гая было тайное свидание с русскими. Гай явился сам на следующий день без каких-либо объяснений. По крайней мере, Мэри ничего от него не услышала.

Я прибыл в Ваникей к концу августа, после утомительной шестидневной поездки по суше. От Багдада до Стамбула я ехал на «Таурус-экспрессе»: четыре ночи и три дня в небольшом спальном купе, где температура превышала 30 градусов по Цельсию. В беллетристике «Таурус» описывается как романтичный поезд, полный международных шпионов и умопомрачительных, но недоступных женщин. Но я в жизни не видел ничего более романтичного — или зловещего, — чем турецкий офицер с сеткой для волос; вероятно, я больше других во всем поезде годился под описание международного шпиона. Ким и Мэри встретили меня в Гайдарпазе. Эйлин в тот момент еще была в больнице, но в Ванекее оставался Гай Бёрджесс, Нэнни Такер, секретарша Кима Эстер, четверо детей и повар-гувернер. Кроме забот, связанных с рождением первенца, я в последующие несколько дней гораздо лучше запомнил Гая, чем Кима. В своей жизни я встречал его, наверное, всего с десяток раз — и всегда в компании Кима. Он никогда не был у меня дома, а я — у него, за исключением лишь одного случая, когда после одной из вечеринок мы с Мэри подбросили Бёрджесса до его квартиры с Бонд-стрит. Для Кима он, очевидно, был скорее обузой, нежели желанной компанией. Из министерства иностранных дел в британское посольство поступила телеграмма, в которой сообщалось, что вследствие некоторых кадровых перестановок немедленного возвращения Гая не требуется и он, если пожелает, волен провести в Стамбуле еще неделю. Ким и Эстер некоторое время не показывали телеграмму, надеясь, что Гай все-таки уберется сам, но в конце концов все-таки вынуждены были все ему сообщить. Естественно, он остался…

Гай, при всей своей мерзости, ненадежности, злословии и способностях к самоуничтожению, странным образом притягивал к себе других людей. Он не скрывал своих слабостей, что Ким позволял себе крайне редко. Действительно, он все держал при себе: свой звездный снобизм, кучу известных имен, которые готов был упомянуть при всяком удобном случае, сентиментальность, гомосексуализм; он, казалось, никогда не задавался целью что-то скрывать. Однажды вечером он рассказал мне одну историю, о которой раньше я ничего не слышал. Речь шла об основателе СИС, капитане Смите Камминге, который во время страшной аварии, оказавшись зажатым в искореженной машине, отрезал себе ногу, чтобы добраться до умирающего сына. В конце Гай разрыдался, чем поверг нас в еще более неловкое положение, чем его собственное. В тот же вечер тема беседы странным образом переместилась на политику. Гай говорил о перспективах конфликтующих идеологий. Ким предположил, что должна, наверное, возникнуть новая идеология, некий синтез всего, что было раньше, — в частности, в контексте капитализма и коммунизма. Без сомнения, они с Гаем все-таки пускали другим присутствующим пыль в глаза…