Жизнь русского обывателя. На шумных улицах градских - читать онлайн книгу. Автор: Леонид Беловинский cтр.№ 115

В зрительном зале устанавливались простые, грубо сколоченные скамейки. Передние скамейки были всегда ниже, задние же иногда так высоки, что сидящие не доставали ногами пола.

Перед входом в балаган строился помост-раус […]

Тут же в зрительном зале шла бойкая торговля семечками, орехами, маковниками, пышками, кислыми щами и другой снедью» (Цит. по: 93; 164).

Понятно, что здесь описан бедный балаган второй или третьей линии. Несколько иначе другой современник, мастер балаганных зрелищ, описывал балаган первой линии конца XIX в.: «Сцена была хотя и разборной, но точно рассчитанной и «пригнанной», она каждый год собиралась из тех же частей, с небольшой разве только заменой износившихся или утраченных деталей.

В зданиях первой линии сцена имела от 60 до 70–75 квадратных саженей. Перед сценой находилась оркестровая «яма» на 12–15 музыкантов, к ней примыкал ряд открытых лож, а за ложами шло два или три ряда кресел. Ложи и кресла имели отдельный вход с первой линии и отдельный выход на вторую линию, они были отделены от остальных мест глухим барьером. Затем шли так называемые «первые места» – семь-восемь рядов скамей, за ними, на более покатой части пола, располагались десять-двенадцать рядов скамей «вторых мест». Они также имели отдельный вход и выход. Глухой, прочный барьер отделял эти места от остальной части зрительного зала, самой большой и вместительной, где публика смотрела представление стоя…

…Зрители лож, партера, «первых» и «вторых» мест ожидали начала представления в боковых пристройках, своего рода «фойе». Зрители «третьих» мест в ожидании начала стояли на высокой широкой лестнице, откуда и впускались вовнутрь через раздвижные ворота… Едва двери раздвигались, толпа в несколько сот человек шумной волной прорывалась и стремительно неслась по крутому скату пола, стараясь занять места поближе к барьеру. Входной билет на эти стоячие места стоил гривенник… Публика «третьих» мест впускалась в зал последней, когда зрители лож, кресел, первых и вторых мест были впущены и рассаживались. Кроме лож и кресел, все места были ненумерованными» (Цит. по: 93; 165).

А вот впечатления зрителя: «Но до чего было холодно, – вспоминал А. Н. Бенуа, – пока в деревянном вестибюле пришлось дожидать очереди, чтобы попасть в самый зрительный зал. Я был закутан с ног до головы, башлык покрывал уши поверх воротника толстого зимнего пальто, а ноги были обуты в валенки – и все же я зяб немилосердно… Да и все, кто вместе с нами ожидали в этом дощатом нетопленном преддверии, пританцовывали на месте, поминутно сморкались, кашляли, чихали. Но никто не ослабевал, не покидал этого места пытки, дойдя до «самых врат» волшебного царства и ожидая, чтобы врата растворились.

Б. М. Кустодиев. Балаганы

И вот блаженный миг наступил. Проходят еще минуты три, во время которых зрительный зал покидают те, кто уже насладился представлением, а затем приходится вцепиться в моего попечителя, иначе меня затопчут, раздавят между дверьми. И вот мы уже сидим на своих местах, перед нами ярко-пунцовый с золотом занавес… Зрительный зал представляет собою огромный, обитый досками сарай, освещенный рядом тусклых керосиновых ламп, повешенных по стенам и издающих довольно острый запах. Но и полумрак и этот запах только усугубляют зачарованную таинственность. В то же время за нашими спинами творится нечто подобное стихийному катаклизму. Это врывается с неистовым шумом, с криками, с визгами, с воплями: «батюшки, задавили» публика вторых и третьих мест, ожидавшая очереди на наружных лестницах балагана. Лавина несется со стремительностью идущего на приступ войска. Передовые отряды с удивительной ловкостью перескакивают через тянущиеся во всю ширину зала скамейки, стремясь попасть в первые ряды, и становится боязно, как бы эта дикая масса не разнесла стен, не докатилась бы до нас, не растоптала бы нас.

Постепенно все успокаивается, стихает и замирает в ожидании. Оркестранты, успевшие в промежутке между двумя представлениями сходить выпить согревающего, возвращаются и размещаются по местам, дирижер (он же первая скрипка) – поднимает смычок, раздаются звуки увертюры, и занавес медленно ползет вверх. Перед нами сельский, но вовсе не русский пейзаж; слева, в тени раскидистого дерева домик с красными кирпичными стенами и с черепичной высокой крышей, слева холм, в глубине голубые дали, – и все «совсем, как на самом деле» (15; I, 293–294).

Еще в 70-х гг., когда А. Н. Бенуа ребенком посещал петербургские балаганы, в больших «театрах» по традиции ставилась пантомима-арлекинада. «Раза три, четыре в следующие годы видел я ту же пантомиму, лишь украшенную новыми трюками, а затем, к моему горю, балаган Егарева исчез с Марсова поля, и остался один только его конкурент – Берг. У него тоже шли арлекинады, но актеры у Берга – о ужас! – говорили, и говорили они преглупые вещи, которые должны были сходить за остроты. Арлекин же выступал с бородой, торчащей из-под маски, и это уж никак не вязалось с прежним, столь меня пленившим образом. Пьерро непрестанно зевал, и в этом состоял весь его комизм, тогда как Коломбина была старая и некрасивая; она, видимо, жестоко зябла, несмотря на шерстяные панталоны, выглядывавшие из-под ее поношенной мишурной юбки…

Вообще же у Берга во всем сказывался упадок. Театр был наполовину пуст, и в дешевых местах не происходило того столпотворения, о котором только что рассказывал и которое можно было по-прежнему наблюдать на балаганах Малафеева и Лейферта. Вот где наружные лестницы готовы были рухнуть под тяжестью охотников до зрелищ, а перед каждым очередным представлением шел настоящий бой» (15; I, 296).

Еще преемники и ученики Лемана – братья Легат – ввели в действие сложную машинерию, а итало-французская арлекинада стала бытовизироваться и руссифицироваться, и даже заменяться русскими лубочными сюжетами: Бовой, Соловьем-разбойником, Кощеем, Змеем Горынычем, Бабой-Ягой, Жар-птицей; русские пьесы было разрешено ставить в 60-х гг. Введены были пантомимы «Пароход» «Паровоз» и «Паролет». В 1838 г. «Северная пчела» писала: «В огромном балагане под № 6 помещается Легат с отборным обществом акробатов, которые в четверть часа показывают всевозможные упражнения на канате, от самых легких до сальто-мортале… Забавнее всего видеть на сцене насыпь железной дороги, паровоз с фабрики Джона Кокериля в полном ходу, со свистом, ревом и гулом» (Цит. по: 55; 201). Но главным были театральные представления, чаще всего грандиозные феерии с пожарами крепостей, взрывами, стрельбой, марширующими солдатами. Крупный балаганщик В. Малофеев ставил специально написанные русские патриотические пьесы военного и исторического характера с огромным числом участников. А. Н. Бенуа писал: «С 80-х годов началась и на балаганах эта национализма. Исчезли совсем легкие, забавные арлекинады и другие пантомимы иностранного происхождения, а на смену им появились тяжеловесные, довольно-таки нелепые народные сказочные «Громобои», «Ерусланы Лазаревичи», «Бовы-Королевичи» и «Ильи Муромцы». Зазвонили, загудели неистовые мелодрамы из отечественной (допетровской) истории, пошла мода на инсценировки Пушкина и Лермонтова. Повеяло духом педагогики, попечительства о нравственности и о трезвости. Тем не менее, общее настроение гуляющих на Марсовом поле оставалось прежним. Все еще стоял стон мычащих оркестрионов, глухой, но далеко слышимый грохот турецких барабанов, все еще гудела и бубнила огромная площадь… так же врали раешники и «деды», тут и там слышался визгливый хохоток Петрушки…» (15; I, 296).