Тень без имени - читать онлайн книгу. Автор: Игнасио Падилья cтр.№ 6

Итак, вначале я постарался только частично последовать совету Голядкина. В тот момент я считал полицию скорее слабым звеном управления. Кроме того, эта среда в определенной степени была чужда мне как австрийскому гражданину и, возможно, давала слишком медленный карьерный рост для того, чтобы однажды добраться по этому пути до генерала Дрейера. Так что я ограничился вступлением в молодежное объединение национал-социалистической партии в ожидании того, что вскоре, тем или иным способом, мне предоставится возможность, о которой я столь страстно мечтал.

Позже я понял, что в действительности поступление с самого начала на военную службу в армию рейха привело бы меня к тем же самым результатам. Я говорю об этом не только исходя из очевидного явления, что любая карьера в среде немцев заканчивалась тем, что становилась военной, но и потому, что генерал Тадеуш Дрейер, преобразившись из преследуемого в преследующего, так или иначе, рано или поздно нашел бы меня. Мое противостояние ему не являлось вопросом времени и не зависело от тех решений, которые, как я полагал, были приняты мною свободно. Потому что на самом деле эта свобода была иллюзорной. Сам того не ведая, я выполнял тогда роль ходока по лабиринту, выходы из которого то закрывались, то открывались лишь для того, чтобы привести меня туда, куда хотели другие. В целом в те годы я наслаждался такой же призрачной свободой, как обезумевший грызун, который бегает по хаотичной модели внутри замкнутого пространства.

Мои дни в рейхе были до головокружения заполнены делами и событиями, что было характерно для того времени, и чередовались с успешным обучением в Колледже железнодорожных инженеров. При этом страстное желание пробиться к генералу Дрейеру, если предоставится такая возможность, никогда не покидало меня, но, признаюсь, в определенные моменты я даже забывал цель, которой должны были быть подчинены все мои действия. В тогдашнем Берлине все личные мотивы казались ничтожными, какими бы они ни были. Даже выстраданные мечты отдельных людей претворялись в огромный сплав общего высокопарного будущего, в котором людям, подобным моему отцу, уже не полагалось беспокоиться о своих частных нуждах и тем более о законности имени, которое растворилось бы в энтузиазме анонимных и счастливых толп. Подобная перспектива могла ослепить любого человека, но иногда, когда я вдруг мрачнел во время митинга или парада, скрытая пружина моих причин пребывания здесь, далеких от идей приютившей меня партии и даже противоречащих ей, требовала от меня разумного осмысления действительности и конкретных воспоминаний о несчастье моего отца. Тогда я возвращался домой с тяжестью в желудке или просто погружался в бесконечные пьянки, которые очень плохо помогали преодолению вреда, причиняемого мне, как и множеству других людей, этой беспощадной борьбой ликующей толпы с неповторимой душой каждого человека.

Мне хочется думать, что именно шахматы были тем, что в определенной степени спасло меня от погружения в сумасшествие или от самоубийства. Конечно, прошли долгие годы с момента последнего шахматного урока, который дал мне отец, однако вскоре я открыл, что у меня не только еще оставались необходимые знания для построения достойной защиты на доске, но сейчас я начал находить в игре доселе неведомое мне удовольствие. За одну ночь мне удалось понять, что моя изначальная тупость в шахматной игре была связана, скорее всего, с насилием, сопровождавшим мое обучение шахматам. Маниакальное поведение стрелочника Виктора Кретшмара настолько отравили его уроки, что заставили меня поверить, будто мне от рождения не дано познать секреты этой игры. Теперь же, напротив, шахматы предоставили мне неоценимую возможность упражнять мой замученный обстоятельствами разум и восстановить тем самым здоровое начало моей личности, которое день за днем подвергалось угрозе распада среди распаленной нацистскими лозунгами толпы. Когда я сидел за шахматной доской, даже призрак Дрейера казался мне безобидным, и весь мир проходил передо мной, как если бы, по крайней мере на миг, я переставал существовать среди людей и становился одиноким божеством, свобода которого была беспредельна настолько, насколько бесконечны возможности объявления шаха королю.

Любопытно, что никто не проявил такого энтузиазма в связи с моим возвращением на тайную территорию шахмат, как Голядкин. Мои другие решения и колебания на жизненном пути обычно оставляли его равнодушным, как если бы речь шла о предсказуемых сносках в драме, содержание которой заучено наизусть. Но что касается шахмат, его интерес оказался столь чрезмерным, что это заставило меня почувствовать себя неудобно. Как только я попал в орбиту шахматных клубов и соревнований, Голядкин счел своим долгом превратиться в требовательного свидетеля моих побед и поражений за доской. Он непременно появлялся в залах во время начала шахматных партий и оставался там, молчаливый и внимательный, как и на суде моего отца, отмечая своей левой рукой каждый из моих ходов, принимая одобрительным кивком объявление о каждом из моих шахов или скрывая гримасу неудовольствия в тех случаях, когда ему приходилось становиться свидетелем потери мной шахматной королевы. Было ясно, что мой благодетель недостаточно разбирается в секретах шахматной игры и даже некоторых ее основных правилах. Тем не менее он следил за моими успехами с энтузиазмом вновь обращенного. И хотя обыкновенно Голядкин уходил раньше, чем я мог бы поприветствовать его, мой благодетель всегда оставлял меня с ощущением того, что шахматная партия была разыграна специально для него.

По истечении нескольких месяцев я достиг такого прогресса в шахматах, что мог похвастаться тем, что в то время в Берлине не было ни одного шахматного мастера, который, хотя бы раз, не признал свое поражение в игре со мной.

— Все, кроме одного, — спровоцировал меня в один из дней Голядкин, как только до него дошла весть о моем хвастовстве, и он добавил, что, если я того захочу, он добьется включения меня в шахматный клуб Рейнхарда Гейдриха, постоянным и самым сильным игроком которого был Тадеуш Дрейер.

Этого было достаточно для того, чтобы внезапно вернуть меня в реальный мир. До этого дня Голядкин никогда не показывал, что ему известны секретные мотивы моего однажды заданного ему вопроса о Дрейере. Однако теперь было несомненно, что мой благодетель всегда их знал. Более того, он терпеливо, как если бы сам по какой-либо причине, выходившей за рамки его связей с моими родителями, содействовал наступлению благоприятного момента, чтобы поспособствовать встрече, которая, как того и хотел стрелочник Виктор Кретшмар, не могла закончиться грубым убийством, а должна была состояться за шахматной доской.

В этот день я испытал к Голядкину, поступки которого не всегда казались мне доступными для понимания, уважение и даже восхищение, граничившие с дружбой. Я вдруг почувствовал себя связанным с ним общей целью, состоявшей в том, чтобы сбросить с высоты в бесчестье генерала Тадеуша Дрейера. Какими бы ни были его мотивы добиваться унижения этого человека, теперь Голядкин мог рассчитывать на меня в их реализации. Тогда во мне не вызвало беспокойства то, что, помогая мне, этот человек руководствовался чем-то большим, чем просто благие намерения. С неведомыми мне вариантами его цель была такой же, как и моя. Голядкин понял раньше меня то, что моя месть могла бы быть осуществлена полностью и с размахом только путем разгрома моего врага и его публичного унижения в ходе шахматной партии, похожей на ту, которая в свое время позволила ему узурпировать судьбу моего отца.