Девушка с серебряной кровью - читать онлайн книгу. Автор: Татьяна Корсакова cтр.№ 63

Дверь открылась, только вышла не Евдокия, а баба Груня.

– Чего стоишь на ветру? В дом иди. Не хватало тебе еще простудиться.

Федор знал, что не простудится, что Нижний мир бережет его от хворей и, кажется, даже от смерти, но спорить не стал, послушно вошел вслед за хозяйкой в дом.

– Голодный небось? – спросила она, вытаскивая из печи чугунок.

А Федор не знал, что ей ответить. Вместе с болью он разучился чувствовать голод и вкуса еды тоже не ощущал. Баба Груня тем временем поставила чугунок на стол, налила в глубокую миску щей, и Федор почувствовал…

Сначала запах – упоительный, одуряющий мясной дух, а потом лютый голод, словно дремавший в нем все это время зверь неожиданно проснулся, почуяв запах добычи. Федор съел сначала одну миску, потом вторую, а когда в третий раз посмотрел на чугунок, баба Груня строго сказала:

– Хватит с тебя пока, Федя. Если съешь больше, потом будешь животом маяться.

– Не буду.

Она не слушала, она уже засовывала чугунок обратно в печь.

– В другой раз, сынок, мне же не жалко.

Он подумал, что до другого раза может и не дожить, умрет с голоду. А потом снова накатила дрема, та самая, что уже пыталась одолеть его в бане. Федор зевнул.

– Иди спать, – сказал баба Груня, убирая со стола. – Вон на печь полезай. Кайсы хорошо если к ночи вернется, еще успеешь выспаться.

Федор хотел спросить, куда ушел Кайсы, но не смог, сил хватило лишь на то, чтобы кое-как забраться на печь. Там он и уснул почти в ту же минуту, как голова коснулась свернутого валиком овчинного тулупа, и проспал без сновидений почти до вечера.

Кайсы пришел ближе к ночи, как и говорила баба Груня, сбросил на лавку старое пальто, сдернул с головы волчью шапку и устало вытянул перед собой длинные ноги.

– Умаялся, – пожаловался он старухе. – И есть хочу.

– Будет тебе еда. – Она уже хлопотала у печи. – Что слышно, Кайсы?

– Что слышно? – Он посмотрел на Федора. – Да вот каторжник один сбежал. Говорят, опасный преступник. Говорят, ищут его повсюду.

– А и пускай себе ищут, – махнула рукой баба Груня.

– Одежду его, как я и просил, не выбросили?

– В бане лежит. Я к ней и прикасаться-то не хочу. – Она накрывала на стол, и Федор снова почувствовал голод.

– И ты тоже садись, тебе отъедаться надо. Кожа да кости, а не мужик.

Федор сел за стол напротив Кайсы, который разглядывал гостя очень внимательно, не таясь. Сам он оказался совсем не таким, каким виделся. Исчезли сутулость и по-стариковски суетливые движения. Был он силен, еще довольно молод и, пожалуй, красив. Это от отца Айви достались высокие скулы и какая-то особая грация. Вот, пожалуй, и все, что было общего у отца и дочери.

– Что смотришь, граф? – усмехнулся Кайсы. – Сходство ищешь?

Федор молча кивнул.

– Не ищи. Айви в Соню пошла. В пеленках еще лежала, а уже было ясно, что красавицей вырастет. Ведь красавица она? – спросил он, и голос мужчины дрогнул.

– Красавица. – Федор улыбнулся. Оказывается, он не разучился улыбаться.

– А ты ее любишь больше жизни. – Кайсы не спрашивал, он утверждал. – И жизнь твоя без нее потеряла всякий смысл.

– Так и есть.

– Всегда так. Это у нас такое проклятье. – Кайсы помолчал, а потом сказал: – Или у них. – И, не давая Федору возможности возразить, продолжил: – Я тебя вытащу отсюда, но увидишь ты ее еще не скоро. Нужно время, чтобы все вышло по уму, а не как в прошлый раз. А чтобы по уму, тебе, Федя, придется умереть.

Он встал, сунул руку в карман, и Федор решил, что его спаситель выбрал-таки самый легкий путь. Мертвеца нет нужды сопровождать за Урал. Зверь, дремавший в Федоре, вдруг вскинулся и оскалился. И сам он, кажется, тоже оскалился, потому что Кайсы криво усмехнулся:

– Успокойся, парень. Вижу, готов уже мне в горло вцепиться. Понимаю, за что она тебя полюбила. Сам таким был.

Из кармана он достал не нож, а портняжный метр, с неожиданной ловкостью снял с Федора мерки, а потом долго изучал лицо, ощупывал заросшие щетиной щеки и наконец сказал:

– Хорошо, что с бородой. Под бородой не разобрать, какой шрам. Баба Груня, так где, говоришь, его одежа?

– В предбаннике, – отозвалась старуха.

– Одежу я заберу, пригодится. А для тебя, Федор, сейчас терпение – самое главное. Здесь тебя искать не станут, а если и станут, то баба Груня так тебя спрячет, что никто не найдет.

– Спрячу, – подтвердила старуха. – Да они сюда по топи не пойдут, побоятся.

– По топи? – переспросил Федор.

– А ты не понял? – усмехнулся Кайсы. – Не почувствовал, как по трясине шли, как земля под ногами хлюпала?

Что-то было такое ночью. Кажется, пружинило что-то под ногами, но Кайсы вел уверенно, а самому Федору, по большому счету, было все равно, куда и как идти.

– Староверы потому здесь деревню свою и основали, чтобы добраться до них было тяжело, чтобы оставили в покое.

Старуха кивнула, перекрестилась двумя перстами. Сделала она это без привычной людскому роду поспешности, с достоинством.

– Так что живи спокойно. Отъедайся, отсыпайся, набирайся сил, – продолжил Кайсы, – а мне предоставь разбираться, как твою новую жизнь устроить наилучшим образом. О многом Аким Петрович позаботился, но и мне работенки хватит. И не благодари. – Он похлопал Федора по плечу. Ладонь у отца Айви оказалась не только костлявой, но и тяжелой. – Я не ради тебя стараюсь, а ради дочки. Пришло время долги раздавать. Не люблю я в должниках ходить. Да ты и сам такой. Я в людях разбираюсь. Научился. И не спеши, не рвись. Отсидеться нам нужно, а там видно будет.

* * *

Отсиживались долго. Весна добралась до тайги, распушила кедровые лапы, пустила корни, зацвела первоцветом. Рвалась она и в Федорову душу, но он не пускал. Не потому, что не хотел, а потому, что боялся поверить, что после стольких лет мытарств что-то еще может наладиться. Потерявшему веру тяжело к ней возвращаться. И поэтому Федор жил, как и советовал Кайсы, – терпеливо ждал. А чтобы ждать было не так мучительно, помогал бабе Груне.

Ему нравился тяжелый труд, такой, чтобы до седьмого пота, до изнеможения. Во время работы он ни о чем не думал, забывал самого себя. Бабе Груне приходилось едва ли не криком загонять его вечером домой. В порыве злости и жалости она называла Федора неразумным телком и грозилась отходить когда-нибудь хворостиной, если он снова забудет прийти на обед. Федор ничего не говорил, лишь улыбался чуть виновато. Не станешь же рассказывать милой старушке, что, загоняя себя работой до полубессознательного состояния, он втайне надеялся, что ночью забудется наконец самым обычным человеческим сном, что не придется больше смотреть в желтые равнодушные глаза. Федору казалось, что Желтоглазый что-то знает, что-то очень важное, касающееся Айви, но не расскажет, потому что Федоровы мучения для него в радость.