Лазарева суббота. Расказы и повести - читать онлайн книгу. Автор: Николай Толстиков cтр.№ 59

Она внезапно, около лесхозовского барака остановилась:

– Не ходи за мной больше никогда, понял?! Всё! – заговорила зло. – Поймешь – почему, когда-нибудь… Я в яме, в дерьме по горло, уже не вылезть, а тебя за собой тянуть не хочу! Живи…

Валька с жалкой глупой улыбкой попытался обнять Катьку, но она отстранилась, жестко усмехаясь.

– Не понимаешь? Думаешь, сотрясение-то мозгов я, с рундука слетев, заработала? Это хахаль меня попотчевал, горячий попался. Пусть родители твои спасибо скажут, что тебя еще сберегла, дома у меня показываться запретила… Хотела я, чтоб жизнь-то тебя побила! С мое! Понял бы тогда меня… И перед отцом извинись.

С Любкой не видались с проводин в армию. Очутившись на «гражданке», Сатюков о прежних друзьях-приятелях вспоминал редко. Слышал, что Сережка после «срочной» подался в прапорщики, а Любка-Джон перебралась в райцентр и живет там с какой-то бабой и тремя ребятишками. Вальку это не удивило – от Джона можно всего ожидать. Когда Валька столкнулся в райцентре с Любкой – и обрадовался, и растерялся. Облапил старую подружку за худенькие острые плечи и тут же испуганно отпустил. Любка, все такая же, в джинсовом своем костюмчике, поморщила веснушчатый носик и, глянув испытующе на Вальку, видать, заметила в невеселых глазах его кручину.

– Вино-то пьешь?..

В тесной комнатенке с грязными ободранными обоями на стенах Любка теперь, должно быть, обреталась. В соседней, еще меньше, клетушке виднелись двухэтажные, наподобие нар, кровати с кучами тряпья. Под незатейливую скудноватую закуску «развезло» быстро. Вспоминая былые походы и приключения, Любка и Валька орали, перебивая друг друга, смеялись до колик в брюхе, а когда наконец выдохлись, Сатюков, помрачнев, рассказал про Катьку.

– Больше не встречались с ней? – спросила Любка.

– Приходил как-то вечером к ней… Выпить вынесла на крыльцо и закусить, посидела. Ночевать, говорю, останусь. А она – ни в какую! Девчонки, мол, дома спят, положить некуда. Давай лучше к знакомому одному отведу!.. Знакомый Катькин, видать, «синяк» еще тот. На кухне – «батарея» пива. Пей, утоляй жажду. А вот – раскладушка, спи. Катька, вижу, к мужику тому прыг в постель! Подвинься, говорит, припозднилась я, у тебя останусь. Тот рад-радешенек, замурлыкал, как котище. А через недолго, слышу, и зашабарошились… Я дверью саданул, чтоб они там, падлы, подскочили, сам на улицу и – пехом до городка!

– Бросила она тебя, – придавила зевок ладошкой Любка.

За столом образовалось затишье, и этим воспользовались трое ребятишек, в щель приоткрытой двери с любопытством изучающих незнакомого гостя, яростно кому-то грозящего кулаком. Ребята шустро подбежали к столу, похватали, что попало под руку; самый меньшой, чавкая набитым ртом, взобрался Любке на ногу и, раскачиваясь, пропищал довольный:

– Папа…

Любка смутилась, грубо стряхнула мальца:

– Какая я тебе папа… В тюряге твой папа сидит.

– Это что такое? Опять попойка? – в проеме распахнутой двери встала, уперев руки в бока, полная немолодая женщина и пошла крыть Любку почем зря. – Совсем стыд потерял! Деньги пропиваешь, от ребят рвешь!

– Свой это! – кивнула Любка на Вальку. – Можешь не притворяться.

– По мне хоть свой, хоть пересвой! – не подумала уняться любкина сожительница.

Сатюков счел за нужное смотаться.

– Я с тобой! – Любка каким-то обманным манером сумела прошмыгнуть мимо своей хозяйки и во весь опор понеслась за Валькой.

– Поехали в городок!

– В городок! – согласилась Любка.

Они, сталкиваясь со встречными прохожими, мчались к автовокзалу, и им, возбужденным, запыхавшимся виделась бесшабашная счастливая прежняя житуха. Вот только сядь в автобус и…

Позади все явственней стали слышны крики. Любкиной сожительнице было тяжело бежать, задохнулась вся, пот катил с нее в три ручья, но баба она оказалась упорная: почти догоняла, и можно уже было разглядеть ее перекошенное злобой лицо. Беглецы, пытаясь оторваться, свернули в проходной двор, рванули глухим проулком, но дама разгадала их замысел и, еще бы чуть-чуть, перехватила бы на углу. Любка стала ей отвечать на выкрики, потихоньку отставая от Вальки, и вот уже они стояли друг против дружки и спорили. Сатюков, остановившись поодаль, подождал-подождал и, увидев, что бабенки, по-прежнему переругиваясь, побрели обратно, понуро поплелся к автобусу.

В городок он возвращался один…

Войско, растянувшись длинной змеей, проезжало по узкому настилу моста примолкнув: ратники, хмурясь и обрываясь сердцем, косились на распластанное на льду и похожее на черный крест тело чернеца, лежащего с раскинутыми в широких рукавах рясы руками. Едва скрылись последние шемякины вояки, из придорожного ельника выбрался Алекса и катом скатился с крутого берега к игумену. Прижав ухо к его груди, вздохнул обрадованно – жив, но затревожился: как бы бесчувственного довезти, разбился крепко.

– Достану я Шемяку, дай время! – бормотал Алекса, укладывая бережно Григория в возок. – Измыслю, как антихриста извести.

В обители ожидали воровского нападения, готовились, но кто-то из калик перехожих принес слух, что половина шемякиной рати, убоявшись игуменского проклятия, рассеялась, и сам князь, с остатками потоптавшись под Вологдой, измученный дурными снами и предчувствиями, – осознал, видно, что натворил! – бежал восвояси опять в Устюг.

– Оклемается змий, снова поползет губить народ православный! – поговаривали в монастыре. – Его, святотатца, и проклятие не удержит.

Пропал куда-то Алекса. Стоя на коленях возле ложа игумена, еще не пришедшего в себя, пошептал что-то, положил его руку себе на голову, поцеловал и был таков. Григорий, очнувшись, первым делом о нем спросил. Иноки не знали, что и ответить. Игумен же закручинился, так и лежал, не вставая: жизненные остатние силы тихо покидали его. При ясном уме Григорий отдавал последние наказы, и обитель вроде бы теплилась прежней своей, непоколебимой ничем, жизнью. Но все ожидали со страхом…

Слух обогнал вернувшегося Алексу. Преставился от неведомой болезни в адских муках и корчах князь Димитрий Шемяка. Все от вести такой вздыхали с облегчением, поспешно и истово крестились, с благодарением поднимали глаза к небу. Алекса пал перед игуменом, тот благословил его с одра слабеющей рукой.

– Грешен я, отче! – заговорил покаянно Алекса. – Удумал, как Шемяку, крестника твоего, извести… К сизарям голубь-чужак прибился. Черный, с переливчатым ровно радуга пером, благородных кровей, что ли. Приметил я его и изловил, зная княжой вкус. Добрел с птицей до Устюг-града и к поварне шемякиной: дескать, заморского голубка в подарок несу и блюдо лакомое из него сготовить разумею. И поперчил ядом, пока повара отворачивались!.. Еле ноги унес. – Алекса подполз на коленях еще ближе к игумену и склонился к самому уху, бормоча: – И еще пуще грешен я, отче!.. Благословение у тебя, беспамятного, тогда взял. Руку твою на главу себе сам возложил…