Под псевдонимом Ирина - читать онлайн книгу. Автор: Зоя Воскресенская cтр.№ 48

И действительно, на этом приеме я познакомилась с графиней Поссе, которая тут же пригласила к себе на дамский чай, затем с четой иранского посланника, он после войны был послом Ирана в Москве, с рядом крупных промышленников, деловых людей. Все они, за малым исключением, приветствовали Коллонтай, и советский посол была, как сказал бы Лев Николаевич Толстой, «главным угощением» на вернисаже.

…Длинными зимними вечерами мы устраивались у радиоприемника. В Швеции во время войны радиоприемниками пользовались свободно, их не сдавали. Но гитлеровцы глушили радиопередачи из Советского Союза, Великобритании и даже из Швеции, что вызывало яростный протест шведов.

В полночь, как обычно, я слушала и записывала московские передачи, сводки Совинформбюро, утром за завтраком рассказывала последние новости Александре Михайловне. Она строго выполняла предписанный врачами режим — ложилась спать в 10 часов вечера.

У Александры Михайловны была потребность высказаться, поделиться своими мыслями. Мы говорили обо всем — о любви, о семейных отношениях, о положении наших женщин, и, конечно, главной темой была война. Как-то, передавая сводку Совинформбюро, я прочитала, что наши части понесли большие потери. Александра Михайловна, постучав лорнетом по столу, что означало крайнюю степень ее волнения, произнесла:

— Вы знаете, война началась значительно раньше, в 36, 37, 38-м годах. С тех пор вокруг меня образуются пустоты, исчезали один за другим мои друзья. Я знала всех наших военачальников. Кто из них остался?.. Я до сих пор гадаю, в чем провинился Михаил Николаевич Тухачевский. Старые военные специалисты, например Сергей Сергеевич Каменев, считали маршала Тухачевского одним из крупнейших военных теоретиков.

В эти минуты я вспомнила: в 30-е годы наша разведка получила сведения от нашего агента в Германии, что Тухачевский, находясь в плену у немцев во время первой мировой войны, был завербован ими и ему был организован «побег» из лагеря военнопленных.

Накануне войны я искала в архиве НКВД следственное дело на Тухачевского, но нашла лишь одну папку с двумя-тремя листочками-«объективками». Следственного дела в архиве НКВД не оказалось, и никаких материалов, подтверждающих версию о «шпионаже» Тухачевского, я не обнаружила. А версия приобрела уже официальный характер, была прочно пригвождена в сознании общественности.

После смерти Сталина в ЦК партии была создана комиссия по расследованию дела Тухачевского. Меня вызывали на Старую площадь. Я изложила в объяснительной записке официальную версию о Тухачевском и написала свое мнение, смысл которого заключался в том, что это дело, по всей вероятности, сфабриковано в недрах германской разведки, чтобы уничтожить ведущего военачальника враждебного им Советского государства. Сейчас выясняется, что тогдашний наш агент в Германии — жена высокопоставленного чиновника германского МИДа — была расшифрована как наш агент и через нее подбрасывалась эта чудовищная «деза» о Тухачевском.

…Александра Михайловна положила мне руку на плечо и с горечью сказала:

— Знаете, как страшно было открывать газеты. Еще один… еще несколько… Враги народа… Как страшно… Когда я вхожу в свой кабинет и смотрю на развешанные фотографии, передо мной мемориал, я ступаю на ковер и каждый раз вспоминаю незабвенного Серго. Многое покрыто неизвестностью… Безумно, горько терять друзей. И наконец, этот выстрел Павла Дыбенко. Он понимал, что за ним пришли, и покончил с собой…

Я все время слушала молча, но здесь спросила:

— Это была ваша самая страшная потеря?

— Нет, — ответила Александра Михайловна. — Павел уже не был для меня крылатым эросом. Но товарищем по партии, по идее он оставался.

В комнату вошла горничная, принесла «дежурную» простоквашу.

— Так [22] , — принимая стакан, поблагодарила Коллонтай.

— Так, — ответила горничная, забирая поднос. — Гут нат, — пожелала спокойной ночи она и сделала книксен. Уходя, снова сказала: — Так со мюкет!

Александра Михайловна рассмеялась:

— Норвежцы в этом смысле более рациональны. Они сразу говорят: «Тюссен так!», отпускают вам одним разом тысячу благодарностей, а шведы эту тысячу выдают поодиночке…

— Я влюблена в Норвегию, — призналась я.

Александра Михайловна обратилась ко мне с неожиданным вопросом:

— Зачем вы вышли замуж?

— Брак по любви, — ответила я.

— Я за любовь, самую крылатую, поэтическую, красивую, но зачем брак? Зачем эти узы?

— Я хочу иметь мужа, и каждый раз дома, когда я прихожу с работы часа в четыре утра, а случается так, что он приходит раньше, я сажусь на сундук перед вешалкой, смотрю на висящую шинель, папаху, начищенные, приготовленные к утру сапоги, я знаю, это шинель моего мужа, любимого мною человека.

— Но почему на любовь нужно иметь документ? Я против этого. Брак обязывает женщину следовать за мужем, быть его принадлежностью. Мне тоже была уготована судьба быть женой комдива, а затем комкора. Я на это не согласилась. Но и Павел не согласился стать мужем советского полпреда.

— Ваш брак был зарегистрирован?

— Да, но это было сделано в пропагандистских целях. Чтобы люди знали, что помимо церковного брака есть и гражданский… Я за свободную любовь. Эту мою позицию многие истолковывают превратно, как «стакан воды». Нет, я враг пошлости и распущенности. Любовь для меня — это прежде всего поэзия.

…В санаторий приехал Михаил Владимирович Коллонтай с цветами, любимыми лакомствами мамы. Он осторожно прикоснулся губами к руке, лежавшей неподвижно, и перецеловал пальцы правой руки матери. Сколько взаимной любви и нежности я уловила в глазах и жестах Александры Михайловны и ее сына.

После обеда мы с нею и Михаилом Владимировичем добрались в парк, покрытый толстым слоем снега, устроились на расчищенной скамеечке. Михаил Владимирович щелкнул фотоаппаратом и поспешил на поезд.

— Мишуля, свет души моей, — с пронзительной нежностью и грустью прошептала Александра Михайловна, глядя вслед удаляющейся высокой, стройной фигуре сына.

— Признаюсь, — обратилась она ко мне, — я всегда чувствую свою вину перед ним, моим самым драгоценным сокровищем. Мишуля талантлив, хорошо образован, на редкость грамотный инженер, мог бы быть организатором крупного предприятия. У него дар слова, он способен к общественной деятельности. Но он не стал ни тем, ни другим, и в этом повинна я.

Я вопросительно посмотрела на Александру Михайловну:

— Чем же вы ему помешали?

— Я заслонила его. Он стал сыном известной Коллонтай, а не самостоятельной личностью. Я много позже поняла, почему он в девятьсот пятнадцатом году отказался от поездки в Соединенные Штаты Америки, когда я работала там по поручению Владимира Ильича. Мишуля оставался в Питере, голодал, но чувствовал себя самостоятельным… Он всегда должен был спрашивать у меня не совета, а разрешения и лишь единственный раз поставил меня постфактум со своей женитьбой. В нем был заложен мой бунтарский характер, но я, того не желая, его погасила. Я была эгоистична, старалась всегда, даже в студенческие каникулы, держать его при себе, ежечасно знать, где он, что с ним. А когда обнаружилось, что у него порок сердца, я просто увезла его с собой в Швецию, «устроила» его — талантливого конструктора инженером-приемщиком в нашем торгпредстве.