В борьбе за Белую Россию. Холодная гражданская война - читать онлайн книгу. Автор: Андрей Окулов cтр.№ 11

На Невском — туристы, приезжие, фарцовщики, просто прохожие — суета. А тут — оазис душевного покоя в море городской толчеи.

Я уже заканчивал обучение ювелирному делу. Насколько его можно изучить за три года. Сделал для приятеля серебряный перстень с двуглавым орлом. Несложно — орла выпилил из дореволюционной серебряной монеты. Остальным друзьям такие же захотелось.

Деньги с них брать неудобно, договорились: перстень с орлом— бутылка коньяка.

Этот «двуглавый» перстень Толик впоследствии сломает в драке, но тогда — надел на палец. Подошел. Бутылку коньяка — на стол, народ собрался.

Коньяк кончился. Что бы такое придумать?

— Ну, — говорю, — берите машинку, бумагу — декларацию писать будем.

— Какую декларацию?

— Независимости!

Диктую, печатают:

«В соответствии с ленинским принципом о нраве нации на самоопределение вплоть до отделения, мы, граждане “Республики 59-й двор”, считая себя вполне сформировавшейся нацией, имеющей свою территорию; свой язык, не схожий пи с одним другим из известных лингвистам; неудержимое стремление к свободе, — заявляем о своем отделении от Советского Союза и провозглашении независимости “Республики 59-й двор”!

Требуем: немедленного вывода с территории республики всех оккупационных войск и приема нас в действительные члены Организации Объединенных Наций!»

Далее шли подписи членов правительства. Я стал министром иностранных дел, мой брат — министром сельского хозяйства, вечно нетрезвый Ханурик изъявил желание возглавить министерство путей сообщения. Лёник тоже приобрел какой-то пост и подписался на английский манер: «Леон Рэлтон». Копии декларации поделили между министрами и разошлись.

Толику с Артуром коньяка показалось мало. Они добавили на стороне и хотели поймать такси, чтобы добраться до дому. Вместо такси им попалась милицейская машина. Двух малолетних алкоголиков привезли в отделение, обыскали. На пол упала декларация.

Милиционеры всполошились:

— Здесь политикой пахнет! Кто такой Леон Рэлтон — иностранный резидент?

На следующее утро мать сидит и разбирает посылку с Запада. Через «канал» переправили пакет нелегальной литературы.

Братец открыл дверь своим ключом.

— А, вернулся! — Мать подняла голову и собиралась спросить, где его носило до утра, но тут все прояснилось само собой: вслед за Артуром в комнату вошли офицер милиции и серый в штатском. Матушка быстро прикрыла полами халата литературу и не вставала с дивана до окончания разговора.

— Мало того что сынок ваш пьет, так он еще и декларации распространяет! Здесь видна направляющая рука кого-то из взрослых: видите, как вся гладко сформулировано? Сынок ваш министром сельского хозяйства решил стать, а сам, наверное, думает, что молоко на нолях прямо в бутылках растет!

Вскоре вызывают мать в Большой дом:

— Юлия Николаевна, уезжать надо! У нас инструкция — чтобы до Олимпийских игр в городе таких, как вы, не осталось. Не хотите на Запад — поедете на Восток!

Под конец разговора выкладывает на стол нашу декларацию:

— Что это такое?

— Это — шутка.

— Мы понимаем, что это — шутка. Но в нашем городе, Юлия Николаевна, так шутят только ваши дети!

* * *

Кольцо сжимается. В училище моем странные вещи начались. То — в отличниках ходил, а то — двойки посыпались, хотя до диплома оставалось совсем недолго.

Поднимаюсь по лестнице, один из учителей за рукав хватает:

— Никому не говори, но в учительскую из КГБ звонили, про тебя что-то рассказывали такое, что завуч охала и за сердце хваталась!

Все ясно — серые опять пакостят. Вызывают меня к завучу. Типичная классная дама советского образца — губы поджаты, на носу — очки.

— Придумывать ничего не буду — учишься ты хорошо. Но нам прислана бумага, согласно которой мы обязаны тебя исключить. Причина тебе известна?

— Догадываюсь.

— Тогда дело упрощается. Твои документы — здесь.

Все оказалось очень просто. Пока учился, у меня была отсрочка от армии. После исключения — могут призвать в любую минуту. Афганистан уже начался…

По возвращении из лагеря матушка увлеклась феминизмом. Еще оправдывалась. Смысл, дескать, в том, что «наш феминизм» — совсем другой. Это на Западе тамошние обалдевшие бабы борются за право мочиться в мужском писсуаре. Мы должны поднять вопросы о положении женщин, о состоянии родильных домов, о занятости женщин на неженских работах…

Вроде все правильно. Они с подругами начали самиздатский журнал выпускать, этим самым проблемам посвященный. Серые всполошились.

По ходу дела выяснилось, что «русский феминизм» каждая из основательниц понимает по-своему. Одна пытается на первое место поставить социальный аспект, другая — религиозный, третья —…

Муж одной заболевшей феминистки прибежал на заседание их клуба. Его не пускают — «только для женщин».

Он вспылил:

— Нельзя же отвергать человека из-за маленького физического недостатка!

А матушка ему отвечает:

— По поводу вашего маленького физического недостатка передайте наши соболезнования вашей жене!

Другая феминистка прислала статью в эмигрантскую газету. Заканчивалась она такими словами: «По всей Европе стоят памятники неизвестному солдату. Но нигде нет памятника девушке, изнасилованной неизвестным солдатом!»

Все правильно, тетеньки. И власти на вас обозлились — тоже правильно, потому что вы с ними не но правилам играть вздумали. И сажали вас, и высылали…

Только если бы вы тогда занялись оппозиционной филателией, вас бы тоже посадили!

* * *

Этот последний обыск мы назвали в честь скучнейшего советского телесериала — «Семнадцать мгновений весны». Он длился ровно семнадцать часов.

Я ночевал у бабушки. Утром — звонок в дверь. Открываю — стоит отец, с ним — два типа в меховых шапках. Отец смеется:

— За тобой!

Они и вправду за мной.

Пока одеваюсь, один серый спрашивает:

— Что, Андрей, придется тебе на Запад отъезжать. Чем там заниматься собираешься?

— Не знаю.

— Ну, смотри, будь осторожнее. Не забывай, что отец твой здесь остается. Будешь хорошо себя вести — с ним ничего не случится.

Ну, думаю, не на того напал.

— Ладно, отец. Придется тобой пожертвовать!

Отец смеется:

— Жертвуй!

Гебист шутки не оценил, торопит. В нашей квартире на Жуковской обыск идет полным ходом. Все вверх дном перевернули. Над подносом с песком, что для рыжего кота в углу поставлен, — портрет Андропова висит. Гебисты сняли своего шефа, перевернули и читают «дарственную надпись»: «Юлии Николаевне Вознесенской за нашу совместную работу в общем деле № 62» и подпись: «Юрий Андропов». Вертят они портрет в руках и не знают — что с ним делать. Решили конфисковать, хотят в протокол занести, а мать им говорит: