Открыв глаза, обнаружил, что в комнате один и лежу, свернувшись в комок, цепко обхватив плечи руками.
В то утро в аббатство не пошел, немного запоздав, явился в мастерскую. Делание началось, несколько работников суетились возле Антонио, тот давал указания на грядущий день. У двери стоял Ансельми, надевал одежду, в которой обычно трудился. Заметив меня, посмотрел, как показалось, внимательно, я же приветствовал его сдержанно и, чувствуя, как взгляд уперся в мою спину, отправился на излюбленное место за зеркалами.
Здесь меня вскоре разыскал Марко.
– Ты болен?
Я отвечал, что нет.
– Выглядишь неважно… Глаза воспалены, синева под ними. Ты не спал?
– Вроде, спал, – я потер лицо. – Лучше бы не спал – снилось дурное. Ты был в аббатстве сегодня?
– Да.
– А она… Приходила?
– Да, – он оглянулся. – Стояли рядом.
– Она к нему подошла?
– Нет, он вошел позже.
– И что?
– Ничего. Когда пришел, встал за ней. Она обернулась. Он что-то сказал. Потом ещё что-то. Она ответила. Ну, и всё, по-моему. Я должен теперь следить за ними, так, что ли?
Я молча рассматривал зеркало, ибо увидел в нём Ансельми. Зеркальный Ансельми, – усмехнулся про себя. Отражение почти лишено недостатков: зеркало покровительствует ему более, чем другому смертному, как такое удается? Я заглянул в его глаза, повернув голову, он смотрел в мою сторону, не на меня, конечно – меня он не мог видеть. Взгляд, вызывающий желание сблизиться с его обладателем, – подумалось мне. Лицо всегда задумчиво, будто под маской. После тяжелой ночи немного кружилась голова. Под маской – вглядись – его лицо под маской…
Прошло дней пять, может, шесть, и все эти дни я не ходил в аббатство. План, созревший в моей голове, был до смешного прост и, по сути, ни к чему не вел: если и удастся что-то выяснить, вряд ли покажется убедительным. Но именно своей простотой он мне нравился.
С каждым днем на душе становилось мрачнее, и печаль та не миновала лица, оно выглядело осунувшимся, растерянным. Я тосковал без Ноэль, а ожидание, что случится дальше, изматывало. И ночью не было покоя. Спал мало, больше лежал, неотрывно глядя в темноту или ворочался, не находя себе места. Гадал: сколько придется ждать, и никак не мог решить: что зависит от меня, а к чему лучше бы не притрагиваться. Наконец, судьба смилостивилась, и её колесики медленно задвигались.
Поздним вечером раздался стук. Открыл и увидел Ансельми. С одной стороны, я ожидал его прихода и, кажется, подготовился… Но когда увидел, понял, как надеялся, что именно этого не случится.
– Раньше ты входил, не спрашивая, – заметил я.
Дверь оставил открытой, приглашая войти, но он не двинулся. Что скажет, было понятно без слов.
– Ноэль спрашивала о тебе, почему ты не приходишь на утреннюю литургию.
– Что ты ответил?
– Ответил, что узнаю.
Я выдержал мгновение и задал свой вопрос недоуменно:
– А почему она спросила у тебя?
И почувствовал напряжение. Ответа, такого, чтобы дать сразу, не нашлось, ведь подразумевалось, что они не знакомы, я только рассказывал одному о другом. По тому, как он маялся настороженно, видел: он с усилием подбирает нужные слова.
– Это ты у неё узнай, – наконец, последовал ответ.
– Хорошо, – с некоторым простодушием произнес я. – Пойду завтра и спрошу.
Захлопнув дверь, какое-то время стоял, уткнувшись в неё лицом, не замечая, что неровная деревяшка оставляет царапины.
Первым делом, когда вошел в церковь, я осмотрелся. Ансельми видно не было. А Ноэль стояла, глядя на статую Девы Марии, ту самую, возле которой я молился о прощении… Увидев меня, заулыбалась. Я словно сейчас вижу: картина та навсегда во мне сохранилась. Застывшее в печали и забвении лицо святой и рядом лицо Ноэль, подвижное, тонкое, покрытое легким румянцем, нежные губы полураскрыты… Она не бросилась ко мне, как было однажды, дождалась, пока я пройду через неф.
– Почему ты не приходил столько дней, Корнелиус?
Я сделал знак, что поговорим позже. Она послушно замолчала, но до конца литургии стояла, повернувшись ко мне. Две женщины, из камня и плоти, пожелали моего внимания. Ансельми в церкви тем утром не появился. Я всё время искал его глазами, Ноэль же спокойно внимала молитвам, но может, она знала, что он не придет…
– Я пойду с тобой, – сказал, когда мы вышли во двор.
– Тебе не нужно возвращаться в мастерскую?
– Есть ещё время, – отвечал я и взял её за руку, хотя необходимости особой в том не было: день оказался сравнительно теплый для зимнего.
Мы шли, и временами я прикрывал глаза, рискуя при этом падением, но так, мне казалось, лучше пойму, говорит она правду или старается избежать. Она не замечала моей холодности.
– Я берегу твой подарок, как ты учил, но когда матушки нет дома, достаю.
– И как с ним поступаешь?
– Смотрю на него.
– Наверно, видишь в нём себя? – сухо осведомился.
В чем-то в тот час я походил на Ансельми.
– Случается, вижу, – с легкой усмешкой отвечала она.
– И тогда о чем думаешь?
– Особенно ни о чем… Иногда, правда, удивляюсь, как случилось, что оно оказалось в моих руках. И тогда вспоминаю о тебе…
– Ты скучала без меня, Ноэль? – спросил я, внезапно прервав её.
Она пошла медленнее, осторожным шагом.
– Я беспокоилась – что тебя задержало, почему ты не появляешься?
– Почему ты выбрала Ансельми, чтобы спросить обо мне?
– Как? Ведь он твой друг. Кого же ещё спрашивать?
– Вообще-то есть отец Бернар.
Она смотрела на меня, словно не понимала.
– Хорошо, – согласился я. – Пусть друг. Но разве ты знакома с ним? Просто подошла и спросила? Он не удивился твоему вопросу?
– Почему ты говоришь со мной так? – пробормотала она.
– Ты права, у меня нет на то права расспрашивать тебя, – процедил я. – Если это тайна, не отвечай.
Несколько шагов мы прошли, раздражение зрело в нас обоих. Разговор двинулся не как я задумал. Впрочем, в жизни такое совсем не редкость.
– Мне говорили: ты приходишь в церковь, когда меня там нет. Это верно?
Её рука затряслась, задергалась в моей, ища освобождения, тогда я стиснул руку сильнее. Она вскрикнула.
– Что ты делаешь? Мне больно!
– Мне было больно, когда узнал, – прошипел я, всё более распаляясь от смятения в её глазах. – Зачем ты приходишь?
– Отпусти меня, – она резко вырвалась и бросилась вперед.