История похода в Россию. Мемуары генерал-адъютанта - читать онлайн книгу. Автор: Филипп-Поль де Сегюр cтр.№ 36

Коварная жара ослабляла нас и делала более восприимчивыми к холоду, который должен был вскоре дать себя почувствовать.

Император был не менее других чувствителен ко всему этому. Но когда отдых подкрепил его, а от Александра не явилось ни одного посланца, и когда им были сделаны все распоряжения, его охватило нетерпение.

Он стал беспокойным. Может быть, как все деятельные люди, он тяготился бездействием и скуке ожидания предпочитал опасность? Или же он был охвачен жаждой приобретения, которая у большинства бывает сильнее радости сохранения или боязни потерь?

Тогда-то идея взять Москву завладела его мыслями. Это был конец его боязни, цель всех его надежд, и в обладании ею он находил всё! С этой минуты уже можно было предвидеть, что такой беспокойный и великий гений, привыкший к кратким путям, не станет дожидаться восемь месяцев в бездействии, чувствуя, что цель близка, и достаточно будет двадцати дней, чтобы ее достигнуть!

Не следует судить об этом необыкновенном человеке на основании слабостей, присущих всем людям. Пусть выслушают его самого, и тогда станет ясно, до какой степени его политическое положение усложняло его военную позицию. Позднее будут менее осуждать принятое им решение, когда увидят, что судьба России зависела от физических сил и здоровья Наполеона, которое изменило ему у самой Москвы!

Однако сначала он самому себе, по-видимому, не осмеливался признаться в таком дерзком плане. Но мало-помалу он стал смелее и принялся обсуждать его. Тогда-то нерешительность, всё время терзавшая его душу, завладела им совершенно. Он бродил по своим апартаментам, точно преследуемый этим опасным искушением. Ничто уже не могло удержать его внимания. Он брался за работу и снова бросал ее, ходил без всякой цели, справлялся о времени, смотрел на погоду… Он останавливался, поглощенный какою-то мыслью, напевал что-то с озабоченным видом и снова начинал ходить…

В этом состоянии озабоченности он говорил отрывистые фразы тем, кто попадался ему навстречу: «Ну, что ж нам теперь делать? Останемся здесь? Или же пойдем дальше вперед? Можно ли останавливаться на такой славной дороге?» Но ответа он не ждал и отправлялся опять бродить, как будто искал что-нибудь или кого-нибудь, кто помог бы ему решиться.

Наконец, точно сраженный своею нерешительностью и обремененный тяжестью такой важной идеи, он бросился на одну из кроватей, расставленных по его приказанию в разных комнатах. Его тело, истомленное жарой и напряжением мыслей, оставалось прикрытым только самой легкой одеждой. Так он проводил в Витебске большую часть своих дней.

Но когда тело его отдыхало, ум продолжал работать еще напряженнее. Как много побудительных причин толкало его к Москве! Как перенести в Витебске скуку семи зимних месяцев?! Он, который всегда сам нападал, теперь принужден был обороняться! Эта роль была недостойна его! У него не было для нее опыта, и она плохо соответствовала его гению.

В Витебске еще ничего не было решено, но на каком расстоянии он уже находился от Франции! Разве продолжительность предприятия не делала его более опасным? Должен ли он давать России время для вооружения? Как долго может длиться состояние неопределенности, не нанося ущерба представлениям о его непогрешимости (а вред уже нанесен испанским сопротивлением) и не порождая в Европе опасных надежд? Что подумают, узнав, что треть его армии рассеялась либо подвержена болезням, и солдаты больше не в строю? Нужно было как можно скорее ослепить мир блеском великой победы и скрыть все жертвы под ее лаврами.

Затем он предвидел скуку, неудобства, волнения и траты, связанные с обороной, в то время как в Москве будут мир, изобилие, компенсация военных расходов и бессмертная слава. Он убеждал себя в том, что для него смелость и есть наибольшее благоразумие, что в опасных предприятиях всегда есть риск в начале, но он часто оправдывается в конце, и что чем более эти предприятия непозволительны, тем больше потребность в их успехе. Следует закончить это дело, поразить вселенную, сломить Александра своей смелостью и взять приз, который компенсирует столь многие потери.

Та самая опасность, которая, возможно, должна была заставить его вернуться к Неману или оставаться на Двине, гнала его к Москве. Такова особенность плохих позиций: всё в них опасно, безрассудная смелость становится благоразумием, любой выбор является ошибкой, и надеяться можно лишь на ошибки врага или на случай.

Тогда, точно приняв внезапное решение, он вставал, как будто боясь раздумывать, чтобы не поколебаться опять. Его голова была уже полна этим планом, который должен был доставить ему победу. Он спешил к своим картам. На них он видел Смоленск и Москву, Великую Москву, святой город! Все эти названия он повторял с удовольствием, и они как будто еще подстрекали пылкость его желаний. При виде этой карты, разгоряченный своими опасными идеями, он находился как будто во власти гения войны. Голос его становился крепче, взор ярче и выражение лица более жестоким. Его избегали тогда столько же из страха, сколько из почтительности. Но наконец его план был готов, решение принято и путь намечен! Тогда он успокоился, точно освобожденный от груза, тяготившего его, черты его лица прояснились и снова приняли прежнее спокойное и веселое выражение.

Решение было принято, но Наполеон хотел, чтобы окружающие его не были недовольны. Однако каждый из них, сообразно своему характеру, выказал оппозицию этому плану. Бертье выражал свое неудовольствие грустным видом, жалобами и даже слезами. Лобо и Коленкур откровенно высказывали свои взгляды: первый делал это громко и с холодной резкостью, извинительной у такого храброго генерала, второй же выражал свое несогласие с горячностью, почти доходившей до дерзости, и настойчивостью, граничащей с упрямством. Император отверг с досадой все их замечания и даже закричал, обращаясь к своему адъютанту, так же, как и к Бертье, что он слишком обогатил своих генералов и поэтому они теперь мечтают только об удовольствиях охоты да о том, чтобы блистать в Париже своими роскошными экипажами. Война им уже надоела!

Честь их была задета, и им ничего больше не оставалось делать, как склонить голову и покориться. Под влиянием досады император сказал одному из своих гвардейских генералов:

— Вы родились на бивуаке и там вы умрете!..

Дюрок не одобрял плана Наполеона. Сначала он выражал свое неодобрение холодным молчанием, потом оно вылилось в откровенные ответы, правдивые доклады и короткие замечания. Император отвечал ему, что он сам прекрасно видит, что русские стараются его завлечь. Но всё же он находит нужным идти на Смоленск. Там он обоснуется, и если весной 1813 года Россия не заключит мира, она погибла! Ключ к обеим дорогам, в Петербург и Москву, находится в Смоленске, поэтому необходимо овладеть этим городом. Оттуда можно будет одновременно идти на обе столицы, на Петербург и Москву, чтобы всё разрушить в одной и всё сохранить в другой…

Он сказал, что обратит свое оружие против Пруссии и заставит ее заплатить военные издержки…

Явился Дарю. Этот министр отличался такой непреклонностью, что казался бесстрастным. Император спросил его, что он думает об этой войне.