Мои странные мысли - читать онлайн книгу. Автор: Орхан Памук cтр.№ 21

Учительница Назлы на экзамен, который состоялся три дня спустя в самом большом классе мужского лицея имени Ататюрка, не пришла. Сердце Мевлюта было разбито. Но экзамен он сдал успешно, ответив на все вопросы. Спустя две недели, в те же дни, когда он начал учиться в лицее, он отправился в кабинет Скелета получать свой аттестат.

– Молодец, тысяча девятнадцатый, вот твой аттестат! – поздравил его Скелет.

Весь день Мевлют то и дело вытаскивал аттестат из сумки – посмотреть, а вечером показал его отцу.

– Теперь ты можешь стать полицейским или охранником, – сказал отец.

До конца своей жизни Мевлют вспоминал школьные годы с тоской. В школе он узнал, что быть турком – лучше всего на свете, а жизнь в городе гораздо интереснее, чем в деревне. Иногда он вспоминал, как после всех драк и ссор они всем классом пели песни и как на лице самых отъявленных хулиганов появлялось в этот момент нежное и наивное выражение, как у ангелов, и улыбался.

Однажды воскресным утром в ноябре 1972 года, когда отец с сыном шли по своему обычному маршруту, по которому всегда разносили йогурт, Мевлют понял, что больше они с отцом вместе торговать на улице не будут никогда. Фирмы – производители йогурта, производство которого все возрастало, теперь подвозили бидоны с йогуртом на пикапах прямо на Таксим или в Шишли, то есть чуть не к разносчикам домой. Теперь задача разносчика йогурта заключалась не в том, чтобы взять в Эминёню пятьдесят или шестьдесят литров йогурта и дотащить бидоны на плечах в Бейоглу или Шишли, а в том, чтобы забрать йогурт из пикапа и быстро разнести продукт по домам покупателей. Отец с сыном думали, что, если они сменят маршрут, заработок их увеличится.

Все эти перемены подарили Мевлюту чувство свободы, но вскоре он понял, что обманывается. У него уходило гораздо больше времени, чем раньше, на то, чтобы договариваться с теми, кому он отдавал на хранение свои бидоны с йогуртом и бузой, – с владельцами столовых, привередливыми домохозяйками и привратниками. В школу из-за этого он ходил реже.

Он начал чувствовать себя важным человеком и когда при отце вел тетрадь, и когда с удовольствием торговался, опуская гирьки на весы. Их соседи-братья из деревни Имренлер, оборотистые и сильные, которых весь квартал прозвал «бетонщиками», потихоньку начали прибирать к рукам все столовые и буфеты в окрестностях Бейоглу и Таксима. На улицах Ферикёя и Харбийе Мевлют старался снизить цену, чтобы не потерять прежних клиентов, и заводил новых друзей. Один его знакомый паренек из Эрзинджана, которого он знал по Дуттепе и школе, устроился на работу в одной котлетной, где продавали много айрана, в районе Пангалты, а Ферхат был прекрасно знаком с курдами-алевитами из Кахраманмараша, владельцами бакалеи по соседству. Теперь Мевлют чувствовал, что он повзрослел в этом городе.

В школе его «повысили», допустив в подвальную уборную, где собирались школьные курильщики, и, чтобы закрепиться, он стал носить туда сигареты «Бафра». Все знали, что Мевлют зарабатывает, а курить начал недавно, поэтому от него ждали, что он будет даром раздавать сигареты дармоедам. Мевлют пришел к выводу, что в средней школе он слишком восторженно относился к сообществу из уборной, состоявшему из вралей, у которых не было никаких дел, кроме как ходить в школу, и которые, несмотря на это, все равно каждый раз оставались на второй год, нигде не работали и занимались только сплетнями.

Деньги, которые Мевлют зарабатывал торговлей, раньше он отдавал без остатка отцу. Но теперь тайно тратил часть их на сигареты, кино, спортлото и Национальную лотерею.

Здание кинотеатра «Эльязар» было построено на одной из больших улиц между Галатасараем и Тюнелем для армянского театрального сообщества в атмосфере свободы, царившей после свержения в 1909 году Абдул-Хамида [25] (первое название кинотеатра было «Одеон»). Туда в основном ходили стамбульские греки и турецкие семьи высшего сословия. В последние два года «Эльязар» прослыл известным местом, где показывали эротические фильмы. Мевлют садился в темноте на самое дальнее кресло, стараясь не попасться на глаза безработным из нижних кварталов, старикам, печальным одиночкам и неприкаянным вдовцам, стыдясь самого себя (в зале был странный запах смеси несвежего дыхания и эвкалипта), и, пытаясь понять тему очередного пустого фильма, весь сжимался.

В «Эльязаре» не показывали первых турецких эротических фильмов, в которых турецкие актеры снимались в трусах. Фильмы были западными. Мевлюту не нравилось, что, например, в итальянских фильмах из-за турецкого дубляжа помешанная на сексе женщина кажется наивной и глупенькой. Немецкие фильмы вызывали в нем чувство неловкости, потому что сексуальные сцены, которые он ожидал со всей серьезностью, проходили под постоянные шутки героев, словно бы они занимались чем-то смешным. Во французских фильмах его изумляли, даже отпугивали женщины, которые сразу же, не ломаясь долго, ложились в постель. Так как все эти женщины и овладевавшие ими мужчины озвучивались одними и теми же турецкими голосами, Мевлюту казалось, что он смотрит один и тот же фильм. Сцены, ради которых зрители приходили в кино, всегда наступали слишком поздно. Так Мевлют в пятнадцать лет понял, что любовные отношения – это чудо, которое происходит, когда долго-долго ждешь.

Толпа мужчин постоянно курила перед входом в ожидании любовных сцен. Когда самая важная сцена фильма приближалась, контролеры кричали: «Начинается!»

Мужчины с шумом входили в зал, а затем сидели затаив дыхание. Мевлют чувствовал, что сердце его начинает биться быстрее, слегка кружится голова, что он быстро потеет, и пытался держать себя в руках. Он никогда не позволял себе такую слабость, как онанизм. Поговаривали, что на тех, кто во время фильма расстегивал штаны и вытаскивал свой причиндал, в темноте нападали пожилые педерасты, которые приходили в такие кинотеатры только ради подобной цели. К нему тоже подсаживались какие-то дядюшки со словами: «Сынок, сколько тебе лет?» или «Да ты еще совсем мальчик», но Мевлют делал вид, что он глухой и их не слышит. Мевлюту бывало трудно уйти из кинотеатра, потому что в «Эльязаре», купив билет, можно было сидеть целый день и много раз подряд смотреть два крутившихся без остановки фильма.

Ферхат. Весной, когда открылись луна-парки и казино на открытом воздухе, а чайные, детские площадки, мосты, набережные на Босфоре заполнились людьми, Мевлют начал по выходным торговать со мной «Кысметом». Этим делом мы занимались два года со всей серьезностью и заработали немало денег. Мы вместе ходили в Махмут-Паша, чтобы купить готовые коробки, не успевали спуститься вниз, как начинали продавать игру детям, которые шли вместе с родителями, отправившимися за покупками; и иногда не успевали мы пройти Египетский базар, площадь Эминёню, перейти Галатский мост и оказаться в Каракёе, как с радостью замечали, что почти половина карточек в наших коробках стерта.

Мевлют научился узнавать клиента издали, осторожно, с улыбкой подходил к нему и всякий раз начинал беседу с какого-нибудь неожиданного предложения. «А ты знаешь, почему ты должен испытать судьбу? Потому что у тебя носки одного цвета с нашей расческой, которую ты можешь выиграть», – говорил он какому-нибудь растерянному мальчишке, который понятия не имел, какого цвета на нем носки. «Смотри, у Ферхата в картонке было двадцать семь зеркал, а у меня как раз осталось двадцать семь нестертых карточек», – заговаривал он с каким-нибудь заумным мальчуганом в очках, который только спрашивал о правилах, не решаясь играть. В некоторые весенние дни мы так много всего продавали на пристанях и пароходах, что карточки в наших коробках кончались, и нам нужно было возвращаться на Кюльтепе. В 1973 году открылся мост через Босфор: очень успешно поторговав там три солнечных дня подряд, на четвертый мы туда не попали – продавцам вход был заказан. Нас очень часто прогоняли – например, со дворов мечетей, где бородатые улемы говорили нам: «Это не игра на удачу, это карты»; из кинотеатров, где нам твердили: «Вы еще маленькие», хотя на самом деле мы, купив билеты, могли спокойно смотреть в этих кинотеатрах неприличные фильмы; из пивных и казино, где нам указывали: «Торговцам вход воспрещен».