Загадки Петербурга II. Город трех революций - читать онлайн книгу. Автор: Елена Игнатова cтр.№ 60

Пока ГПУ и милиция занимались полезным делом, избавляя город от нечисти, у граждан было лишь одно пожелание — не нервировать их лишний раз видом этой нечисти. «Опять арестованные на б. Невском, — сетовала „Красная газета“ в марте 1923 года. — Петрогубмилицией отдано вторичное распоряжение о недопущении провода партий арестованных по б. Невскому». В июне 1923 года ГПУ приступило к «ликвидации разного рода шарлатанства (гадалки, хироманты, знахари и пр.). Все арестованные препровождаются в ГПУ для высылки из Петрограда в административном порядке». Действительно, какой толк от знахарей и гадалок, гнать их из города! Но высылали не только их — в феврале 1924 года «Красная газета» писала: «Перрон Октябрьского вокзала представлял необычную картину: богато одетая публика в мехах, украшенные бриллиантами женщины. На перроне усиленная охрана. С омским поездом высылалась из Ленинграда партия валютчиков, спекулянтов и других паразитов нэпа. Партия состоит из 102 человек, по преимуществу врачей, инженеров и лиц других профессий, занимающихся чем угодно, но только не по своей профессии».

А весной 1925 года началось выселение помещиков из Ленинградской губернии. Какие могли быть помещики через восемь лет после революции, откуда они взялись? Состав «помещиков» кажется странным, только треть из них дворяне, а остальные — крестьяне, мещане, мелкие служащие, а их поместья — это небольшие земельные наделы, купленные или доставшиеся по наследству. «Бывшие помещики сумели приспособиться, — писала газета, — одни занимают должности в колхозах и совхозах, другие сами обрабатывают чудом уцелевшие 10–12 десятин земли. Третьи ушли в города на торговые и прочие промыслы». Какую опасность представляли эти люди для государства? Да ни малейшей, просто ГПУ проводило методичную «чистку» чуждого элемента. Кроме помещиков высылке подлежали «бывшие околоточные надзиратели, тайные советники, земские начальники, титулованная царская челядь». Тут ГПУ попадались настоящие удачи, например, была «выявлена» старая баронесса Фридерикс, сестра царского министра. В канцелярию председателя ЦИК М. И. Калинина шли слезные письма от стариков-«помещиков» Ленинградской губернии, у которых давно не было ни поместий, ни земель — ничего, кроме желания дожить остаток дней не в ссылке, а дома. О судьбе одного из бывших помещиков мы узнаем из его прошения в Ленгубисполком: житель деревни Кулаково Волховского уезда В. К. Тюрнер просил не высылать его и сыновей, один из которых воевал в Гражданскую в Красной армии, а другой ждал призыва на военную службу. Поместье в Волховском уезде Тюрнер унаследовал от отца — крестьянина, выкупившего заложенное, разоренное имение у бывших владельцев. До революции жизнь петербургского инженера-химика В. К. Тюрнера омрачала забота об убыточном наследстве, но в годы военного коммунизма оно оказалось спасением: «Ввиду продовольственного кризиса я принужден был оставить службу и уехать в бывшее имение… Я с сыновьями стали обрабатывать личным трудом землю и до сих пор все время и обрабатывали… Заболев после Вятки, куда ездил за хлебом, ревматизмом, с 1921–1923 гг. я был болен и не служил». К этому времени земля им не принадлежала, они арендовали ее у совхоза, «а недавно мы сгорели, лишились дома и потеряли бо́льшую часть своего имущества». К прошению была приложена справка уездного земуправления: «Отношения местного населения к гр. Тюрнеру хорошие… его бывшая усадьба сгорела, и последний скитается где ночь, где две по углам крестьянских хат (живет очень бедно)». Тем не менее «помещик» Тюрнер и его сыновья были высланы. К осени 1925 года в Ленинградской губернии было «выявлено» 407 семей бывших помещиков, 203 выслано, а остальных пощадили из-за старости или из-за «заслуг перед Советской властью и Красной армией». В сравнении с тем, что будет твориться при коллективизации, количество высланных из Ленинградской губернии в 1925 году вроде невелико, но важно, что это один из первых опытов таких массовых акций.

При нэпе жизнь еще не вошла в жесткие рамки, политический маятник колебался, и сообщения о высылке бывших помещиков соседствовали с информацией о возвращении частных домов прежним владельцам. Но — «Фабрик обратно не возвращаем!» — гласила заметка «Красной газеты» в 1923 году: «Гр. Опейко обратился в Губэкосо с ходатайством о возвращении ему фабрики папирос „Полония“. С аналогичным ходатайством обратились гр. Бекель, просивший о возврате завода огнетушителей „Богатырь“, и гр. Кравцов — о возврате ему медно-литейного, арматурного и механического завода на Глазовой ул., д. 15. Президиум Губэкосо в ходатайстве о возврате фабрик и заводов отказал». Если гражданин Опейко и другие ходатайствовали о возвращении им фабрик и заводов, значит, они верили в такую возможность. В 1925 году высылали «помещиков», а летом 1926 года К. И. Чуковский писал в дневнике: «В то же самое время, наряду с… строгостью, происходит быстрое воскрешение помещиков. „Нэп“. Инженер Карнович, работающий в Земотделе, вернул дачу себе — большую, над рекою… Дача Фриде, бывшей певицы, так огромна, что ее не обойдешь, не объедешь, дача Колбасовых (роскошная!)… отдана для эксплуатации владельцам. Те сдают свои дачи жильцам и получают таким образом огромную ренту со своего капитала. Сейчас возвращают Поповым их бывшую Поповку — огромную дачу, отведенную теперь для дома отдыха… Говорят… что дом отдыха на днях закрывается, а Поповы возвращаются в родное гнездо». Колебание государственного маятника, противоречивость жизни у одних вызывало раздражение, а другим внушало надежду, что постепенно хоть что-то вернется к былому.

«Советская Россия имеет лучших в мире вождей. Но, в общем и целом, пролетариат отстает колоссально», — сетовал в 1924 году Н. И. Бухарин. Он прав, разве пролетарии могли угнаться за автомобилями вождей, если им и в трамвае лишний раз не проехаться? Цены на проезд в трамвае возрастали с той же скоростью, что и на жилье: в феврале 1923 года их повысили на 50 %, в октябре было целых два повышения, и трамвайный проезд стал роскошью. Один тарифный участок пути (маршрут делился на участки, и цена билета зависела от дальности поездки) стоил 40 рублей, а минимальная зарплата в то время была 600–700 рублей, поэтому на «трамвайной колбасе» норовили прокатиться не только мальчишки, но и взрослые граждане [52] .

Да, пролетарии безнадежно отставали от своих вождей. Вообще гордое слово «пролетарий» употреблялось в торжественных случаях, обычно говорили иначе — «рабсила». В 1924 году газеты сообщали об «усилении спроса на рабсилу. Рабсила на Бирже имеется в достаточном количестве» — на учете городской Биржи труда состояло 136 тысяч безработных, по большей части женщины. Но можно ли назвать безработной женщину, если на ее плечах была вся тяжесть неустроенной бытовой жизни? Эти «безработные» с утра вставали в очереди — «хвосты» (тогда говорили: «Пойду хвоститься»), а потом весь день трудились не покладая рук. Еще тяжелее приходилось работающим женщинам, ведь у них были те же домашние заботы. Зато они являлись уважаемыми членами общества, для них был учрежден особый праздник — Международный день работниц. 7 марта 1923 года репортер «Красной газеты» сообщал: «Зал Большого театра оперы и балета (б. Мариинский) переполнен — работницы сошлись туда отпраздновать свой международный день». После речей и пения «Интернационала» на сцене «открывается живая картина: в центре на пьедестале белая фигура, олицетворяющая статую свободы. Над головой она держит факел. У ее ног две фигуры, символизирующие труд и науку, а справа и слева толпа работниц в костюмах всех стран и наций. Картина демонстрируется в трех положениях: первое изображает приниженное состояние работницы и тяготение к свободе. Положение второе рисует работницу как бы на половине пройденного пути. Положение третье: торжество достижения».