Загадки Петербурга I. Умышленный город - читать онлайн книгу. Автор: Елена Игнатова cтр.№ 43

Д. Н. Блудов — министр внутренних дел при Николае I, в 1826 году — член Верховного суда по делу декабристов;

С. С. Уваров — министр просвещения при Николае I (вернее, гонитель просвещения, поскольку усматривал в нем опасность вольнодумства);

Ф. Ф. Вигель — глава Департамента иностранных вероисповеданий при Николае I; в 1836 году после публикации «Философического письма» П. Я. Чаадаева в журнале «Телескоп» написал на Чаадаева донос.

В. А. Жуковскому, далекому от всяких крайностей, много пришлось заниматься «вопросами политическими»: ходатайствовать за Пушкина, Н. И. Тургенева, В. К. Кюхельбекера… Всю жизнь он за кого-нибудь вступался, помогал, поддерживал.

Но были в Петербурге литературные кружки и собрания, в которых о политике говорили больше, чем о поэзии. На Екатерингофском проспекте жил сын «петербургского Креза» камер-юнкер Никита Всеволожский, театрал и светский повеса. В его доме устраивались пирушки, кутежи золотой молодежи. Однако в 1819–1820 годах у Всеволожского бывали и другие собрания: литературного общества «Зеленая лампа», в которое входили поэты А. С. Пушкин, А. А. Дельвиг, Н. И. Гнедич, Ф. Н. Глинка и поклонники поэзии, большей частью офицеры гвардейских полков. Многие участники собраний «Зеленой лампы» были членами Союза благоденствия. В кабинете Всеволожского, при свете зеленой лампы, шли беседы о политике, истории, литературе, о том, что волновало Петербург в то время:

Насчет глупца, вельможи злого,

Насчет холопа записного,

Насчет небесного царя,

А иногда насчет земного.

(А. С. Пушкин. «В. В. Энгельгардту»)

В начале двадцатых годов на «русских завтраках» у К. Ф. Рылеева «…собирались многие литераторы и члены нашего Общества (Северного общества декабристов. — Е. И.). Завтрак неизменно состоял: из графина очищенного русского вина, нескольких кочней кислой капусты и ржаного хлеба… Я очень любил эти завтраки, и, как только была возможность, я спешил отдохнуть там душою и сердцем, в дружной семье литераторов и поэтов, от убийственной шагистики, поглощавшей все мое утро до вечера.

Особенно врезался у меня в памяти один из них, на котором, в числе многих писателей, были Дельвиг, Ф. Глинка, Гнедич, Грибоедов и другие… Помню, как зашла речь о Жуковском и как многие жалели, что лавры на его челе начинают блекнуть в придворной атмосфере… Ходя взад и вперед с сигарами, закусывая пластовой капустой, то там, то сям вырывались стихи с оттенками эпиграммы или сарказма», — вспоминал декабрист М. А. Бестужев.

Итак, будущие враги и сподвижники императора Николая Павловича увлекались литературой; гвардейские офицеры стремились, по свидетельству декабриста С. П. Трубецкого, к «познаниям в науках, имеющих целью усовершенствование гражданского быта государства». Александр I, узнав о том, что офицеры одного из полков пригласили профессора политической экономии прочесть им курс, потребовал сведений о них «…и по хорошим о них отзывам нашел очень странным это необыкновенное явление и несколько раз повторил слова: „Это странно! Очень странно! Отчего они вздумали учиться!“» (С. П. Трубецкой. «Записки»).

А чем же увлекался великий князь Николай Павлович, который через несколько лет одних казнит, других возвысит — и до конца дней не сможет без гнева вспоминать о начале своего царствования? Им в Петербурге интересовались мало — никто не предполагал, что он станет императором. Александру сорок с небольшим лет; после его смерти власть унаследует цесаревич Константин, а младшие братья — Николай и Михаил Павловичи если и дождутся престола, то очень нескоро. Лучше всего этих великих князей знали — и не любили — в гвардии. Они были грубы и ограниченны, а их привычки напоминали о времени царствования их отца, императора Павла: «Оба великие князя, Николай и Михаил, получили бригады и тут же стали прилагать к делу вошедший в моду педантизм. В городе они ловили офицеров; за малейшее отступление от формы одежды, за надетую не по форме шляпу сажали на гауптвахты; по ночам посещали караульни и, если находили офицеров спящими, строго с них взыскивали… По целым дням по Петербургу шагали полки то на ученье, то с ученья, барабанный бой раздавался с раннего утра до поздней ночи…

Оба великих князя друг перед другом соперничали в ученье и мученье солдат. Великий князь Николай даже по вечерам требовал к себе во дворец команды человек по 40 старых ефрейторов; там зажигались свечи, люстры, лампы, и его высочество изволил заниматься ружейными приемами и маршировкой по гладко натертому паркету. Не раз случалось, что великая княгиня Александра Федоровна в угоду своему супругу становилась на правый фланг с боку какого-нибудь тринадцативершкового усача-гренадера и маршировала, вытягивая носки», — писал в мемуарах «Записки моего времени» декабрист Н. И. Лорер.

Грубость Николая, его страсть к муштре раздражали и вызывали общее пренебрежение, но кто мог предвидеть, что Россия тридцать лет будет маршировать по его команде? Пока он лишь бригадный командир, и ему случается встречать отпор подчиненных. Однажды во время ученья раздраженный Николай схватил офицера за ворот мундира. Тот обернулся и сказал: «Ваше Высочество, у меня в руке шпага». Николай отступил.

У светской молодежи конца 1810-х — начала 1820-х годов вошло в моду стремление к оригинальности, даже экстравагантности. Романтический «разлад с миром» отнюдь не означал их реального отдаления от общества: светские денди, с их меланхолической скукой и томной разочарованностью, неизменно являлись на балы и рауты. Возможно, они были бы оригинальны, не будь их десятки:

Предметом став суждений шумных,

Несносно (согласитесь в том)

Между людей благоразумных

Прослыть притворным чудаком,

Или печальным сумасбродом,

Иль сатаническим уродом,

Иль даже Демоном моим.

(А. С. Пушкин. «Евгений Онегин»)

Но в Петербурге находилось немало людей, которым не было нужды оригинальничать, — яркие, незаурядные личности. Таким был военный генерал-губернатор столицы граф М. А. Милорадович: любимый сподвижник Суворова, герой войны 1812 года, по словам А. И. Герцена, «…храбрый, блестящий, лихой, беззаботный, десять раз выкупленный Александром I из долгов, волокита, болтун, любезнейший в мире человек, идол солдат, управляющий несколько лет Петербургом, не зная ни одного закона».

В 1820 году Пушкину грозила ссылка за политические стихи; по слухам, обсуждая это, император упомянул о Сибири. Дело Пушкина поручено было разобрать генерал-губернатору Милорадовичу. Встревоженный поэт обратился за советом к Ф. Н. Глинке, близкому к Милорадовичу человеку. Глинка вспоминал: «…Я сказал ему: „Идите прямо к Милорадовичу, не смущаясь и без всякого опасения. Он не поэт, но в душе и в рыцарских его выходках много романтизма и поэзии… Идите и положитесь безусловно на благородство его души: он не употребит во зло вашей доверенности“».

Через несколько часов Глинка пришел к генерал-губернатору: «Лишь только ступил я на порог кабинета, Милорадович, лежавший на своем зеленом диване, укутанный дорогими шалями, закричал мне навстречу: „Знаешь, душа моя!.. У меня сейчас был Пушкин! Мне ведь велено взять его и забрать все его бумаги, но я счел более деликатным пригласить его к себе… Вот он и явился, очень спокоен, с светлым лицом, и, когда я спросил о бумагах, он отвечал: „Граф! все мои бумаги сожжены!.. Прикажите подать бумаги, я напишу все, что когда-либо написано мною… с отметкою, что мое и что разошлось под моим именем“.