Воспоминания о службе - читать онлайн книгу. Автор: Борис Шапошников cтр.№ 37

Как я уже говорил, уроки верховой езды считались первостепенными. На младшем курсе слушателям, за исключением кавалеристов, которые составляли особую смену давались уже вполне выезженные кони. От слушателя требовалось, чтобы он крепко сидел в седле. Для укрепления посадки езда преподавалась без стремян. Команда «Закинуть стремена» на некоторых производила удручающее действие, и на препятствиях кое-кто валился с коня. Вел занятия командир взвода полуэскадрона поручик Менжинский. Хотя в Европе в штабах на смену коню приходил автомобиль, мы в 1910 году еще крепко сидели на коне.

Влияние опыта Русско-японской войны мало сказывалось на наших занятиях, несмотря на то что среди слушателей были участники войны, воспринявшие этот опыт. Но по мере прохождения курса изучению русско-японской войны придавалось все больше внимания.

Несколько слов об учившихся в нашей академии офицерах болгарской армии. Учились они усердно, но, правда, оценки им ставились с большим снисхождением. Иногда в академию приезжал болгарский военный агент при русской армии, следивший за занятиями офицеров своей армии. В общем развитии болгары отставали, и некоторые жаловались на трудность прохождения курса в русской академии, сравнивая его с курсом итальянской академии генерального штаба, где предъявлялись менее жесткие требования и ставились более высокие баллы (эти оценки впоследствии имели значение при прохождении службы в армии). Отношение русских офицеров к болгарам было чисто товарищеским.

Штаб-офицером, заведующим нашим полукурсом (на курсе два заведующих), был полковник Юнаков. Симпатичный и скромный, хорошо относившийся к офицерам, он работал много по истории русского военного искусства. Во время мировой войны я встретил его уже начальником штаба армии. В этой должности он оказался середняком. Поговаривали, что от работы его отвлекала скрипка, игрой на которой увлекался наш уважаемый воспитатель.

Я уже писал, насколько строго следили за посещением академии. Некоторые слушатели вовремя являлись в академию, а затем уходили с лекций. Другие аккуратно приходили в академию, но на лекциях не присутствовали, а готовились в свободных комнатах по конспектам к предстоящим экзаменам, когда мы слушали «живое слово» с кафедры. Особенно этим отличался Гущин, который при переходе на старший курс вышел в первый десяток и подавал блестящие надежды, но так и остался зубрилой, не выделившись затем и службой во время мировой войны. Правда, таких было мало, и им не стремились подражать.

У младшего курса вечера не были особенно загружены, поэтому удавалось побывать в петербургских театрах. Нечего говорить, что балет в Петербурге был блестяще поставлен. Павлова, Карсавина, Преображенская, Истомина, Матильда Кшесинская доставляли истинное удовольствие зрителям. Оперный состав Мариинского театра был также неплох. Помню обоих Фигнеров, Давыдова, Яковлева. Все это были корифеи сцены, но корифеи «казенные». Они напоминали высоких чиновников сурового Петербурга. Шаляпин и Собинов не могли удержаться на сцене Мариинского театра: постоянная служба на петербургской сцене погубила бы их таланты. Они приезжали лишь на гастроли.

В Петербургской консерватории я слушал последнюю оперу Римского-Корсакова «Золотой петушок». На сцену Мариинского театра ее не допускали.

Из драматических в то время привлекал внимание театр Комиссаржевской на Офицерской улице. Сама Комиссаржевская своей игрой доставляла удовольствие публике, наполнявшей зал ее театра. Все это было ново для петербургской публики. Правда, зал Комиссаржевской наполняли больше учащаяся молодежь, среднее чиновничество и театральная общественность. Лысые головы сановников и чопорные дамы блистали в Мариинском театре на балетах. Много, конечно, увлекаться театрами не приходилось: мешали домашние вечерние задания, трудно было достать билеты, да и офицерский бюджет не позволял.

В один из вечеров в передней раздался знакомый голос моего бывшего командира батальона Бердяева, спрашивавшего у горничной, дома ли я. Нечего говорить, как я был рад этому посещению. Он просидел у меня целый вечер. Бердяев приехал в Петербург хлопотать о знамени для 5-го стрелкового полка, который Генерального штаба подполковник Цихович завел в окружение под Мукденом. Полк почти весь погиб. После войны возникла литературная перебранка между Циховичем и офицерами полка по поводу обстоятельств гибели 5-го стрелкового полка. Дело едва не дошло до дуэли. Бердяев, как командир полка, написал резкую отповедь Циховичу и послал ее в «Новое время». Но эта черносотенная газета отказалась ее напечатать. Тогда Бердяев, пользуясь товарищескими отношениями с генералом Лопушанским, стал действовать через Главный штаб и теперь приехал, чтобы продвинуть дело о выдаче полку знамени.

Больше Бердяева я не видел. Он вскоре умер в Кельцах, где стоял полк, офицеры полка поставили ему прекрасный памятник. Новое знамя полк получил.

Цихович дослужился до генерала, состоял даже членом Военно-исторической комиссии после Октябрьской революции, написал посредственную книгу о начальном периоде войны.

Незаметно отошли рождественские каникулы, приближались петербургская весна и время переходных экзаменов. Трудная пора. За два-три дня нужно прочитать тысячи страниц конспектов и книг.

Сдача экзаменов шла у меня довольно хорошо. По геодезии и истории я получил 12 баллов. Причем по истории XIX века я вытащил пустячный билет о Прусском таможенном союзе. Форстен гонял по всему курсу, задавал вопросы по различным философским теориям XIX века, прежде чем поставить 12 баллов. По русской истории у Платонова отвечать было проще.

У генерала Шарнгорста любимым был вопрос «барометрического нивелирования». Офицер, взявший этот билет, исписывал цифрами две доски, и если все это было верно, то Шарнгорст, проверив, не спрашивал дальше и ставил 12 баллов. На этой почве произошел курьезный случай.

Был на курсе гвардейский кирасир. Турбин, малый скромный, но учившийся посредственно. Вышел он к столу экзаменаторов, вытянул билет, его записали в листе экзаменующегося. Турбин подошел к доске, написал наверху свою фамилию, поставил номер взятого билета и вдруг, к нашему удивлению, начал писать формулы «барометрического нивелирования» из билета, имевшего другой номер. Шарнгорст не обратил на это внимания, а Турбин все писал и писал. Наконец его очередь отвечать. Шарнгорст подходит, проверяет, но потом видит, что у Турбина записан совсем другой номер билета. На вопрос Шарнгорста, как же так получилось, честный малый Турбин ответил: «Ваше превосходительство, вынутого билета я не знаю, а вот “барометрическое нивелирование” знаю». Все рассмеялись, и строгий Шарнгорст поставил Турбину 8 баллов.

На том же экзамене произошел другой случай, тоже с гвардейцем. Со мной на курсе учился поручик лейб-гвардии Конного полка барон Врангель, впоследствии один из руководителей русской контрреволюции на юге России в период Гражданской войны 1918–1920 годов, так называемый «черный барон». Окончив Горный институт, Врангель пошел служить в архиаристократический конный полк, участвовал в русско-японской войне. Вернувшись в Петербург уже в чине поручика гвардии, он поступил в академию. Известный кавалергард Игнатьев в своих воспоминаниях «Пятьдесят лет в строю» говорит о том, что офицеры Гвардейской кавалерийской дивизии избегали знакомства с офицерами 2-й гвардейской дивизии. Вот так же и Врангель в академии вел знакомство только с гвардейцами и кое с кем из армейцев. Я не принадлежал к числу последних и никогда не здоровался с Врангелем. Высокого роста, худой, черный, он производил отталкивающее впечатление. Подошла очередь экзамена по геодезии и для Врангеля. Вышел, взял билет, на доске написал: «Барон Врангель» и «8», обозначив номер билета, который он вытащил. Вслед за ним вышел сотник казачьего Донского полка Герасимов, очень скромный, умный и тактичный офицер. Вынул билет, не помню сейчас, какой номер, ну, положим, № 12, и написал: «Герасимов № 12». Оба стали готовиться к ответу. Герасимов вытащил очень легкий билет — описание мензулы, а у Врангеля был трудный, с какими-то математическими вычислениями. Смотрим, Врангель все заглядывает в программу, затем берет губку, смывает свой № 8 и пишет № 12. Таким образом, у двух слушателей оказался один и тот же № 12. Ждем, что же будет дальше. Подходит очередь отвечать Врангелю. Шарнгорст посмотрел в свои записи, потом на доски с номерами билетов и спрашивает Герасимова: «Как это у вас оказался тоже билет № 12?» Тот отвечает, что он его взял и его номер должен быть записан у Шарнгорста. Врангель молчит. И вот, к нашему удивлению, строгий, неподкупный старик генерал Шарнгорст говорит: «Вы, барон Врангель, отвечайте № 12, а вы, сотник Герасимов, № 8». Но Герасимов и за № 8 получил 12 баллов. Конечно, 12 баллов получил и Врангель, но престиж Шарнгорста в академии упал.