Есть ли жизнь после Путина - читать онлайн книгу. Автор: Георгий Бовт cтр.№ 75

То есть речь о таких последствиях, которые напрямую могут быть никак не связаны с истинными мотивами данного преступления.

Как, скажем, напрямую не была связана отмена прямых губернаторских выборов в России с захватом чеченскими боевиками школы в Беслане, хотя отмена была произведена именно после той трагедии, да и во многом обусловлена была политическими процессами, в русле которых случился Беслан.

Некоторые в этой связи считают, что убийство Немцова – это уже «край», точка невозврата российской политики, в которой нет теперь никаких преград. Думаю, что все же еще нет. Убийство Немцова – лишь часть той масштабной эволюции, скажем так, избегая слова «деградация», которой подвергается сейчас российское общество под воздействием украинских событий.

И вопли по поводу «пятой колонны», конечно, теперь не прекратятся. Скорее усилятся и будут должным образом юридически оформлены.

Но в целом алармистами направление движения угадано верно: данное убийство – свидетельство смертельной болезни и общества, и его политического класса (последнее проявляется, в частности, как сказано выше, в реакции на убийство). Но до дна нам по-прежнему еще далеко. Как далеко представителям разных политических сил до мысли о том, чтобы вместе пройти 1 марта траурным маршем, во имя национального единства.

Видимо, для того, чтобы начать какие-то очистительные и восстановительные процессы, нам, как уже не раз бывало в русской истории, еще предстоит пройти какое-то количество кругов – нет, даже не ада, а политического адского треша.

Просто потому, что мы не можем вовремя свернуть с опасной дороги, не можем вовремя остановиться и одуматься. Надо, видимо, непременно дойти до дна. До полной катастрофы. Чтоб «…до основанья, а затем – мы наш, мы новый мир построим». Но Борис Немцов его строить уже не будет точно.

2015 г.

Пока очередной блогер строчил пост про «атмосферу ненависти», убившую Бориса Немцова то ли с подачи власти, то ли в контексте раскручивания «технологий «майдана», бригада скорой помощи Санкт-Петербурга волокла по лестнице 28-летнего автослесаря Дениса Колпикова.

Видать, Денис сильно достал медиков (в его крови нашли 3,2 промилле, еле откачали от интоксикации, но не бросили же!), хотя вряд ли стоило с ним так обращаться. Видео попало в сеть, медиков уволили. Минздрав озаботился написанием «кодекса поведения» медработников. Объявят богатый тендер, а начнут не иначе словами Нагорной проповеди, она же Моральный кодекс строителя коммунизма. Много их было, кодексов. А злоба и агрессия в народе остались.

Вряд ли питерские медики стали издеваться над пьяным, именно насмотревшись «пятиминуток ненависти» на тему «укрофашизма» на федеральных каналах. Как вряд ли составит труд найти аналогичные случаи и в благополучных странах. Правда, там после этого не бросаются писать моральные кодексы, а разбираются с конкретной ситуацией. Однако тезис о повышенной мрачной агрессивности нашего человека уже давно стал общим местом.

Ответу на вопрос, почему мы такие мрачные, впору придать характер поиска национальной идеи.

«Why so serious? (Почему такой серьезный?)», – помнится спрашивал Джокер в фильмах о славном Бэтмене и незадачливых жителях морально неблагополучного города Готэм. Прежде чем расправиться с очередной жертвой.

«Почему русские не улыбаются?» – веками задаются вопросом иноземные путешественники. Скажем, в Америке The Culture of Hello, традиция растягивать рот в улыбке, зародилась еще во времена, когда, повстречав на узкой тропинке незнакомца, нельзя было быть уверенным, что ты быстрее выдернешь кольт из кобуры, если ему вдруг не понравится твоя рожа.

У нас же можно запросто получить в морду вслед за вопросом «Ты чего это лыбишься?».

Этот феномен пытался объяснить воронежский профессор Иосиф Стернин, заметивший, что «для русского коммуникативного поведения характерна бытовая неулыбчивость, которая выступает как одна из наиболее ярких и национально-специфических черт русского общения». Для русских улыбка вовсе не сигнал вежливости, как в западном коммуникативном поведении. Сказывается, наверное, и меньший исторический опыт «коммерческого поведения», где улыбка в процессе обслуживания возведена в стандарт.

У нас скорее наоборот: звериная серьезность должностного лица показывает не столько то, что он вас ненавидит (хотя именно это вы, особенно если успели привыкнуть к глобализированным стандартам, помотавшись по миру, и можете заподозрить), сколько то, что он серьезно относится к своему делу.

Поэтому у нас даже новогоднее поздравление народу что генсеки, что президенты читают с таким выражением лиц, будто они нам соболезнуют.

У нас «дежурная улыбка» – проявление неискренности, а настоящая – это либо знак личного расположения (или же адресована уже знакомому человеку), либо усмешка над чем-то (например, над манерой одеваться).

Исторических и социологических причин тому можно найти множество. Например, есть точка зрения, что закреплению улыбки как только искренней, но никак не дежурной способствовал общинный характер русского бытия: друг про друга все и так знали, так что «выпендриваться» было ни к чему. Однако мир знает и другие общинные народы, где такое закрепление не возникло. К примеру, у не менее «общинных» китайцев есть поговорка: тот, кто не умеет улыбаться, не может открыть лавку (то есть акцент на коммерческом успехе).

Кто копнет глубже, заметит, что обычные для западной городской средневековой культуры (она же почва для зарождения гуманизма и индивидуализма) традиции смеховой уличной культуры на Руси с ее всеподавляющим и не любящим шутить централизованным государством распространение не получили.

Ссылки на тяжелый характер быта русских как причины их якобы мрачности относительны: у какого народа, спрашивается, была легкая история?

Перечитайте, скажем, Диккенса, а потом найдите кучу литературы про «природу социальной агрессии в викторианской Англии». Правда, на английском. У нас сфера социальной психологии или бихевиористики на фоне общего развала гуманитарных наук вообще не является (и не являлась) сколько-либо развитой наукой.

У нас если психиатрия, то «карательная», если социология, то «марксистско-ленинская». Если изучать человека, то не индивида с его комплексами, а «человека советского», он же «народные массы».

И если в мире готовятся к тому, что депрессия лет через десять станет едва ли не главным «убийцей» людей, то нашей медицине сейчас не до тонкостей душевной организации. Вас пошлют не к психоаналитику, а куда подальше. Или посоветуют «поменьше работать».

Это к тому, что такие вещи, как социальная агрессия, депрессия, имеют в современном мире – и в нашем обществе тоже – куда более сложные объяснения, чем констатация, что, дескать, «власть сеет ненависть». Ведь есть и обратный эффект: может, агрессия в телепропаганде – это в том числе производная от морально-психологического состояния общества, которое требует, как наркоман, именно «агрессивной подачи», иначе ему «кайфа нет», скучно, рейтинг малый у передачи.