Эффект бабочки - читать онлайн книгу. Автор: Александр Архангельский cтр.№ 25

Дальше. Языковой национализм вместо этнического. Дальше французское влияние через язык, литературу, культуру, науку. Это отчасти мифологические модели. Я не говорю, что их надо сюда переносить, но это опыт стран, которые работали со своими травмами. Мы – не работали. Значит, мы должны сейчас фиксировать травмы. Не просто там махать кулаками, кулаками махать – бесполезно. Можно зафиксировать свою позицию: «Крым не наш». Считаете иначе – имеете право, но давайте поговорим о более важных вещах. Для меня 6 часов вечера после войны – это переход к совершенно другому типу интеллектуальных взаимоотношений в этом обществе.

Екатерина Гениева: Мой план гораздо проще, хотя, наверное, Александр Николаевич точно его параметры высветил. На нашей необъятной территории очень важна такая категория, как просвещение. Просвещение и еще раз просвещение. Здесь будут и фермеры, и региональные библиотеки, и диссиденты, и опыт, и так далее. Про это нужно говорить, для этого нужно ездить в самые отдаленные уголки нашей страны, и все время на эту тему говорить, потому что в противном случае, мы и эту территорию потеряем. Я совершенно согласна, что можно высказывать совершенно разные позиции по поводу «Крым наш» – «Крым не наш», но есть, наверняка, какие-то точки соприкосновения, где мы можем договориться. Вот например, что делает библиотека иностранной литературы в этом полыхающем конфликте? Мы издаем сборник современного украинского рассказа. Довольно дерзкая вещь. Мы издаем. Зачем мы это делаем? Потому что, если мы не хотим потерять эту территорию оставшейся культуры, значит на этой территории культуры должны быть какие-то реперные точки. Вот и все. Поэтому мой план даже до 6 часов после войны – это просвещение.

На самом деле, ничего нового мы не говорим, потому что всегда этим была занята наша интеллигенция. Другое дело, насколько у нас это получится, но, знаете, делаем, что можем. Когда не получится – скажем, что не получается. Но это не значит, что не должны делать.

Катерина Гордеева: Давайте, у меня будет последний вопрос, спасибо вам за ваши аплодисменты. Я не такой оптимист, как вы оба. У меня есть ощущение, что все время сужается пространство, на котором можно строить планы, на котором можно надеяться и на котором еще что-то действительно реально можно делать. Не думать о том, как это можно сделать, не тешить себя надеждами, а по-настоящему делать, потому что ты в дверь, они в окно. Раньше казалось, что частное пространство твое – потом пришли в частное пространство и стали говорить, что с этим жить нельзя, пропагандировать гомосексуализм и все, что угодно – нельзя, думать вот так – нельзя, и брать деньги, даже на просвещение, вами любимое, вот там можно, а там – нельзя. А там, где можно – их и не дают, только на определенного рода просвещение и ровно по этому поводу появляются такие просветительские лозунги, на которых написано «мы не майдауны», что, собственно, противоречит идее любого просвещения, потому что оскорбляет одну из категорий граждан. Вы себе взяли в кулак и силой воли надеетесь, или вы действительно верите в то, что действием можно преодолеть наступающую на нас плотину уравниловки, плотину серости и что нельзя будет голову поднять?

Екатерина Гениева: Ну, наверное, может быть это даже как-то немного стыдно прозвучит, при такой аудитории, но я искренне в это верю. Я верю в силу сопротивления. Разумного сопротивления, не безумного сопротивления. Ну, с другой стороны, мы не знаем, какие могут быть последствия.

Катерина Гордеева: Последствия для себя лично или в историческом контексте?

Екатерина Гениева: Они могут быть и для тебя, и в историческом контексте. Наверное, это вещи связанные. Но я в силу сопротивления разумного – верю. Более того, я для себя этот внутренний безумный путь, но вполне осмысленный, я его выбрала. Это не значит, что я хочу идти завтра на баррикады. Я тоже не хочу революций. Но я понимаю, что если у тебя есть точка зрения по какому-то вопросу (я убеждена, что наличие международных структур библиотеки иностранной литературы, это лучше моей стране), то я должна что-то для этого делать. Другой дело – получится? Но нам не дано предугадать.

Александр Архангельский: Ну, я совсем не оптимист. Практически все, чем я занимался на протяжении жизни, практически все порушилось. Но я, тем не менее, свою жизнь живу.

Катерина Гордеева: И вы ее связываете с нашей страной?

Александр Архангельский: Да. И дальше вопрос: это, может, окажется бесполезным с точки зрения большой истории, но с точки зрения маленькой истории моей жизни все это имеет смысл. Потому что в процессе этого пути – собачка могла подрасти. Я думаю, что многого во мне я бы сам для себя не открыл, если бы не этот опыт, в том числе и поражений. Мы все меряем в категориях большой общественной пользы. А давайте попробуем измерить хотя бы раз ценностью своей собственной жизни. В этом смысле, мне кажется, ничего не бесполезно. Сужается поле? Да, конечно сужается, мы же не слепые. Нас никто не благословил быть наивными, мы должны быть не наивными, мы должны быть добрыми, милостивыми, но наивными…

Катерина Гордеева: И сострадательными, по возможности.

Александр Архангельский: … никто не благословил. Надо действовать, жить. И опыт ХХ века, одного из самых страшных столетий в истории человечества, показал, что все, что кажется окончательным злом, тоже заканчивается.