Гипнотизер - читать онлайн книгу. Автор: Андреас Требаль cтр.№ 89

Мои мольбы, судя по всему, были услышаны. Граф сумел в буквальном смысле прижать Филиппа к зеркалу степы, и пряжка жилета барона со скрежетом прошлась по стеклу, а напомаженная голова оставила жирную полосу на гладкой поверхности.

— Опомнитесь оба! — кричал я.

— Никогда! — прорычал в ответ Филипп.

И тут я увидел кровь. Граф нанес укол Филиппу в левую руку. Сердце мое остановилось. Филипп, охнув, пошатнулся. Уже в следующую секунду острие клинка графа угодило в гарду рапиры Филиппа. Тот упал на колени, съехал по зеркальной стене. Левый рукав его сорочки мгновенно напитался темно-алой кровью.

Действуй же! У меня хватило бы и воли, и сил, однако граф и Филипп передвигались, словно охраняемые незримой магической пентаграммой, перешагнуть границы которой я был не в состоянии. Как зачарованный я наблюдал за соперниками, будто загипнотизированный их метавшимися в зеркальной стене отражениями. Беспомощно взирая на сменявшие друг друга атаки, я глазел, не в силах прервать то, что видел и слышал. Жутко звучит, по мне было жаль прервать этот спектакль. И я ничуть не преувеличиваю, называя себя пленником собственного духа, страха, участия и обеспокоенности.

Бессилие гипнотизера уйти от очарования движущимися картинами. Мое бессилие. Моя несостоятельность. Моя вина.

В зал ворвались Мария Тереза с Ипполитом.

Я воспринял их как избавление. Дух мой взломал границы пентаграммы. Я бросился к сражавшимся, но опоздал. Случаю было угодно разыграть смерть не Филиппа, а графа. Вопреки разуму и всем правилам Филипп, ухватившись обеими руками за эфес рапиры, изо всех сил метнул ее в противника. Оружие угодило графу в шею, пронзив артерию. Судорожно вытянув руку с рапирой, граф повалился прямо на зеркало. Звон разбитого зеркала и сломанного клинка слились в один звук.

Филипп истекал кровью — по мне не пришло ничего другого в голову, как с укором крикнуть ему:

— Она твоя сестра! Слышишь, ты? Она — твоя сестра!

Можно подумать, что в подобные минуты человек способен прислушаться к доводам разума! Филипп со стоном ковылял к Марии Терезе, а я в этот момент пытался остановить кровь. Напрасно! Мария Тереза, в ужасе упав на колени, пыталась подползти к барону.

Но не доползла.

Будучи поглощен тщетными попытками, я не сразу заметил, как пастор и Ипполит, вдруг набросившись на Марию Терезу, силились удержать ее. Женщина закричала, почувствовав чужие пальцы, впившиеся ей в плечи и руки.

Они, видите ли, не желали, чтобы она «испачкалась». «Мы не желали, чтобы вы перемазались в крови, мадемуазель». Именно эти доводы впоследствии выдвигались и пастором, и Ипполитом как оправдательные. Я верил им. И во мне в данном случае вновь говорит психиатр, по собственному опыту знающий, какими опасностями для физического здоровья оборачиваются душевные травмы.

Тут следует вспомнить историю крестьянки из Энхейма, молившейся образу святой Одиллии. Как я уже упоминал выше, мне удалось вернуть зрение ее мужу. Он оказался братом мастера-стеклодува из Страсбурга, члена ложи «вольных каменщиков». Ложа эта не так уж и малочисленна, однако ей всегда были нужны новые члены, добавлявшие бы средств в кассу для финансирования дорогостоящих «посвящений». И в один прекрасный день свершилось: мастер-стеклодув убедил-таки своего братца вступить в ложу, которая, по его словам, станет смыслом его дальнейшей жизни. Все эти мрачно-торжественные, с непременным мистицизмом черепов и костей процедуры инициации настолько перепугали несчастного крестьянина, что когда по завершении действа у него с глаз сняли черную повязку и он увидел перед носом острый конец клинка шпаги, то тут же лишился зрения.

Мне удалось ввести беднягу в столь глубокий транс и заставить столь отчетливо пережить события прошлого, что по моей милости он пережил вновь все ужасы ритуала посвящения. Мне удалось убедить этого человека, что никакого клинка он и в глаза не видел.

Поверив мне, он обрел столь нелепо потерянное зрение. И уже в тот же вечер видел ничуть не хуже, чем до роковой инициации.

Подобное произошло и с Марией Терезой в пресловутом пансионе Бара. Только там обряд инициации был куда более бесчеловечным. У меня перед глазами встали видения — я представил Марию Терезу в виде вопящего существа из другого мира, когда Ипполит с пастором заламывали ей руки за спину.

Слова аббата оживили во мне ужасную сцену. Я видел маленькую девочку, к которой приехали родители. Она рада наконец вырваться из удушливой атмосферы пансиона Бара в мир защищенности и добра. Но у отца с матерью другие планы: крошка Мария Тереза, четырех лет от роду, должна оставаться в Амьене. Близится час расставания. Слезы, попытки успокоить. Мария Тереза, Мушка, желает вырваться на свободу. И вырывается — у дверей до смерти перепуганный ребенок надает на колени, простирая руки к родителям. Бдительные монахини тут же хватают ее, а мать с отцом удаляются, постепенно исчезая из поля зрения. Сначала они идут лицом к ней, махая на прощание и улыбаясь, а потом поворачиваются. Мария Тереза понимает: это конец. Она в полуобморочном состоянии от потрясения, она не хочет никого видеть, хочет вообще навеки остаться в спасительной тьме.

Однажды ты позабудешь меня, Мария Тереза.

Однажды ты позабудешь меня, Мария Тереза.

А теперь ее не допускают до Филиппа. И снова хватают сзади. Голос Марии Терезы срывается на крик, она будто безумная мотает головой, ничего не видя и не понимая, оказавшись в плену старых ужасных впечатлений.

Они вопит, но Ипполит с пастором крепко удерживают ее.

— Оставьте ее! — Наконец и у меня находятся слова.

И она падает без чувств.

Последнее, что она пыталась произнести, — жутко вымученное «Мама!».

Если на свете и вправду нет ничего, кроме настоящего, и тебе приходится записывать свои поступки, каково же придется убийце, когда он прочтет, что отправил кого-нибудь на тот свет? Петру с считает: «Вскрикнет от ужаса и тут же позабудет об этом».

Я не вскрикнула. Первое, потому, что в моей жизни, кроме настоящего, существуют еще прошлое и будущее, второе, потому, что в этом мире полным-полно причин улучшить свою способность забывать, довести ее, так сказать, до совершенства. Может показаться, что я становлюсь на защиту этого порока, но это далеко не так. Напротив, я утверждаю: способность забывать есть проклятый дар, преподносимый нам на весах совместно ангелами и дьяволятами.

Ангелы скромно улыбаются, дьяволята цинично ухмыляются. Одни даруют нам способность забывать, чтобы мы могли подольше пребывать в благостном неведении, другие — с целью еще больше запугать нас, духовно и телесно разрушить. Интересно, сколько же в моем случае продлилось бы убиение страхом моего искусства? Интересно, сколько времени я смогла бы скрывать от себя самой сей неблаговидный поступок? Уже тогда, когда отец мой стал убеждать меня, что мое будущее всецело зависит от графа де Карно, зачатки страха стали мучить меня, медленно прорастая. Не случись этой катастрофы в фехтовальном зале, душевные муки погубили бы меня окончательно, вполне вероятно, что все закончилось бы прыжком с моста в Сену или поступком в духе мадам Бершо.