Я вас люблю - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Муравьева cтр.№ 106

И сразу добавила:

– Нечего всем вам тут делать!

– Поговори мне, контра белогвардейская! – крикнул один из троих, лицо которого особенно сильно дрожало. – Чего захотела!

– Подите все прочь! – не слыша себя, громко, на весь сад, выдохнула Александра Самсоновна и тут же закрыла рот рукой, потому что Александр Данилыч мог услышать её из домика.

– В машину её! – приказал тот же человек. – Наручники! Тряпку на морду!

Тот, который закрывал своим телом калитку, подошёл к Александре Самсоновне и несильно ударил её по лицу, а тот, который стоял близко от неё, скрутил ей руки за спиной. Через минуту она уже сидела в машине, рот её был заткнут тряпкой, руки связаны, и бархатные карие глаза всё больше и больше переполнялись ужасом. Двое чекистов, низко пригибаясь к земле, побежали во глубину двора, а третий, тоже для чего-то низко пригнувшись, скрылся в доме, но через минуту вышел на крыльцо, волоча за собой старуху-кухарку, которая от страха приседала к земле и только беззвучно и широко раскрывала рот.

– Ну, где он?! Показывай, дура безмозглая!

Кухарка махнула рукой в сторону садового домика, и чекист, с досадой отбросив её так, что она еле удержалась на ногах, побежал догонять своих. Александра Самсоновна посмотрела на неподвижный затылок молчаливого шофёра и замычала. Шофёр оглянулся. Потный лоб был низким, щёки желты от веснушек.

Тут она увидела, как его ведут. Руки Александра Данилыча были так же, как и у неё, связаны за спиной, свешенная голова болталась из стороны в сторону. Двое держали его за локти, а третий прикладом подталкивал в спину. Изо рта Александра Данилыча обильно шла кровь, и всё лицо представляло из себя сине-чёрное месиво. Правый глаз заплыл, но левый был наполовину открыт, и из этого наполовину открытого глаза смотрел страх. Александра Самсоновна хорошо знала своего мужа и причину этого страха угадала тотчас же: он не ожидал того, что увидит её в приготовленной для него машине. Она затрясла головой, давая ему понять, что так только лучше, что вместе они и должны быть в любых обстоятельствах, но Александр Данилыч, судя по тому страданию, которое выразилось на его избитом лице, не согласился с ней и сильно закашлялся кровью.

Его втолкнули на заднее сиденье рядом с женой, двое чекистов втиснулись по краям, а третий сел рядом с шофёром, и в эту минуту из сада, плача и размахивая руками, высыпали девочки. Александра Самсоновна изо всех сил развернулась всем телом назад, чтобы ещё раз – последний! – увидеть их лица, но один из чекистов прикрикнул на неё: «Смотри вперед!» – и так надавил на плечо, что Александру Самсоновну передёрнуло от боли. Она перевела глаза на мужа, на его чёрное лицо, но тут что-то странное произошло с ней: она смотрела на изуродованного Александра Данилыча, но глаза её отказывались видеть то, что им показывали, и, как это бывает, когда плёнка вдруг начинает прокручивать один и тот же кадр, повторяли и повторяли ослепительный летний день, разомлевший и пахнущий травами, и голову облака в небе, и ветки корявых деревьев, а главное, этих родных, кричащих им вслед её девочек, каждая из которых могла бы быть Александре Самсоновне доченькой.

Когда машина подъезжала к Лубянке, пошёл дождь, и Александра Самсоновна ощутила сильную жажду, глядя на светлую воду, мощными потоками льющуюся на землю. Рот её был по-прежнему заткнут тряпкой, руки связаны. Справа от себя она чувствовала родное горячее тело привалившегося к ней Александра Данилыча, который несколько раз за дорогу терял сознание, слева – кожаный рукав чекиста, который источал особенно сильный запах кожи оттого, что разогрелся на солнце. Она не задавалась вопросом, за что их взяли, потому что брали кого угодно и не только без какой-нибудь видимой причины, но и наперекор ей: брали людей, которые руками и ногами присягали новой власти, рвались, чтобы ей услужить, доносили на других людей, поэтому искать ответа на вопрос, за что же их взяли, не имело никакого смысла. Но важно другое: как выйти на волю? Сейчас их поймали, как ловят зверей, но даже зверей иногда выпускают. Вся Москва знала о пытках на Лубянке – слухи просачивались, – но никто не знал, что нужно сделать, чтобы избежать их, и никто не видел своими глазами тех, кто вышел живым после пыток. Таких убирали.

…Алфёров, Александр Данилович, директор женской гимназии, учитель словесности, по образованию филолог, запертый в клетке, где ни днём, ни ночью не гасили света, закрывал глаза, чтобы душа его вспоминала, как в белом глубоком снегу сперва волокли до кареты, но вскоре, поняв, что дольше волочь невозможно: слишком сильна была боль, причиняемая раненому, разобрали забор из жердей и сделали носилки, на которые погрузили этого раненого, нет, лучше сказать: умирающего, ведь в том, что он вскоре умрёт, не сомневался ни один из присутствующих, настолько явственна была моментально преобразовавшая весь облик его – человека живого – печать скорой смерти. Черты русского поэта Пушкина, как только пуля пробила его тело и засела глубоко внутри живота, выразительно обострились: под кожей проступили сосуды, губы почернели, а взгляд, голубой и безумный от боли, блестел лихорадочным блеском.

Всякий раз, когда душа Александра Данилыча Алфёрова доходила до той минуты, как истекающего кровью Пушкина усаживали в карету, и он терял сознание от боли, и ехать уже не могли, и тёрли виски ему снегом, боялись смотреть друг на друга те, которые дрожащими руками укутывали его бекешей и со всех сторон подтыкали её, чтобы ему, умирающему, не надуло в спину, пока они будут добираться до Мойки, и кто-то вдруг вспомнил, что нужно жене сообщить поскорее, иначе нельзя, – когда душа Александра Данилыча Алфёрова доходила до всех этих подробностей, дверь его клетки отворялась, и голос без всяких оттенков кричал: «На допрос!»

На допросе повторялось одно и то же: сперва избивали, потом отливали водой и опять избивали. Он хорошо понял, что, если подписать все предлагаемые ему бумаги, жену, Александру Самсоновну, беременную на четвёртом месяце, отпустят немедленно. Так обещали. Он знал, в чём его обвиняют. Нельзя отрицать, что зерно чистой правды лежало на дне их безумного бреда. Его спрашивали:

– Желали ли вы, Алфёров, скорейшего падения нашей революционной народной власти?

И он отвечал:

– Да, желал.

Вот это и было единственной правдой.

Когда же в лицо ему сунули бумагу, где содержался отчет гражданки Павлушиной Анны Сергеевны, учительницы его гимназии, которая, оказывается, сообщила на Лубянку, что к директору Алфёрову Александру Данилычу всё время приходят подозрительные личности, – когда ему сунули эту бумагу, велев прочитать, а затем подписать, Алфёров с трудом закачал головой:

– Не стану я это подписывать.

Его избили так сильно, что он не выдержал и от боли начал мочиться прямо там, в кабинете. Моча вместе с кровью лилась безудержно, и он с ужасом, на секунду заставившим его почти забыть о боли, смотрел на то, что с ним сталось.

– Подписывай, сволочь! – сказал ему следователь.

Александр Данилыч подписал, и его сразу же после этого увели.