Страдания юного Зингера - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Андреев cтр.№ 56

Седьмого октября 1571 года в бою при Лепанто отважный солдат Мигель де Сервантес был ранен в левую руку. Она навсегда осталась парализованной. К вящей славе правой руки.

В 1899 году испанский писатель Рамон дель Валье-Инклан в кабаке в случайной пьяной драке покалечил левую руку. Началось заражение крови, руку пришлось ампутировать. И тоже — к вящей славе правой.

Господи, Ты — всемилостив и справедлив. В душах людских Ты читаешь, словно в открытой книге. Ведомо Тебе, кто из нас чего достоин. Знаешь, что иная утрата — благо для человека.

Но: как Ты узнал, что оба они (и Сервантес, и Валье-Инклан) — НЕ левши?

X. Л. Б-р-х-су

Хотя мы с ним никогда не встречались, я знаю: мы не похожи друг на друга. И хотя мы с ним не похожи — нас путают и мне постоянно приходится «отдуваться» за него.

Может быть, мне снится, что я — это он? Или ему, что он — я? Или поставлены друг против друга сновидческие зеркала и нет конца-края подобиям да отражениям?

Может быть, я завидую ему? Ненавижу? Но в любом случае: я восхищаюсь им. Три странички, а то и просто один абзац, — и перед тобой целый роман. То, что ни единого слова не убавить, — об этом и говорить нечего. Но ведь и не прибавить — тоже!

Мы с ним не похожи ни в чем. Единственное, что нас сближает: мы оба пишем, пишем постоянно, с наслаждением, и оба гордимся каждой не написанной нами книгой. И девиз у нас один: «Что бы ни написал — всё плохо, что не написал — хорошо».

Из необязательных глав «Игры в классики» Кортасара

У каждого человека есть какая-либо фобия. У меня разных фобий — полным-полно. Поэтому меня и привлекает писательство. Ведь расскажешь о страшном, оплетешь его легким кружевом слов — и уже не страшно.

Мои рассказы чаще всего рождаются из ночных кошмаров. Я стараюсь записывать их тотчас же по пробуждении.

Сегодня мне приснился такой сон:

Я прилетел в Буэнос-Айрес на презентацию моего нового романа. В аэропорту меня встречает огромная толпа восторженных поклонников.

Они едва ли не на руках вносят меня в автомобиль, и я отправляюсь в «Атенео». В Буэнос-Айресе я не был добрых четверть века и смотрю на него с волнением — невероятно радостным и немного грустным. Все годы разлуки я постоянно видел его в своих снах и сейчас озираюсь, верчу головой во все стороны, узнавая и не узнавая город.

Вот, кажется, здесь был дом, где я, четырнадцатилетний мальчишка, поздним вечером на балконе десятого этажа сочинял стихи. Что-то я до сих пор помню:

И спящий город кажется с балкона

полуночной поляной, освещенной

мильонным цветом белых маргариток.

Хорошо ли? Плохо? Не знаю. Но мальчишка уже не боялся слов — и это главное… А моя мама и тетушки думали, что я ловко плагиатничаю и что я — просто-напросто провинциальный графоман.

Вот, кажется, здесь я нередко сиживал со своими школьными друзьями в кафе… но где оно, это кафе?

Первая любовь, — была ли она?

Вот, кажется, здесь… Но нет, не вспомнить.

А когда я подъехал к зданию «Атенео», то вспомнил, что не только не издал романа, но еще и не написал его…

Я проснулся в холодном поту.

Испуганная моим сновидением, кошка посреди постели выгибала спину и шипела.

Париж. Середина семидесятых. Утро. Кажется, половина седьмого. Пойти на работу в ЮНЕСКО или все-таки написать роман?

Cogito ergo… Или за этим «следовательно» ничего не следует? Просто выдуманная фраза. Хотя: измышлена она хитро, ничего не скажешь. Французы — славные придумщики. Умеют поиграть и со смыслом, и со словом.

Ах, Париж, Париж… Ты здесь, за окном. Ты никуда не денешься.

По комнате плывут запах виски и табачный дым. Им так хочется побыть со мной! Хоть еще немного. Да и мне самому, признаться, хочется побыть с самим собой.

Я еще сплю?

Сейчас я — действительно я. Но вскоре я исчезну, меня заменят, не заметив подмены: рабочий день, и кофе, и имя мое, и известия, приходящие из внешнего извне.

Как-на-пле-вать-на-вчера!

На постели — раскрытая книга Вальехо:

Умру в Париже, в дождь —

под тем дождем

я был уже и вспомнил вновь о нем.

Дождь? Почему — дождь? Ведь сейчас за окном голубое, как никогда, небо.

Но предчувствие дождя гнетет меня. Когда, моя жизнь, когда?

Уже двенадцать лет, как мне исполнилось пятьдесят.

А скоро будет тринадцать.

Затем — четырнадцать…

И я боюсь, я боюсь, если сказать правду, этой цифры: четырнадцать.

Пиратствуя в Карибском море, Хосе Аркадио встретил корабль Виктора Юга, подаренный комиссару Конвента в Боготе генералом-освободителем Симоном Боливаром. Чтобы устрашить француза, огромный Хосе Аркадио разделся донага: все его тело, включая детородный орган, до последнего миллиметра было покрыто татуировками. Когда он сводил лопатки, российский император Петр целовался с Фиделем Кастро. Над ними два голубка раскрывали и закрывали ленту с надписью: «Muerte anunciada». «Ничего себе благая весть!» — ужаснулся французишко-революционер. Он сдал корабль без боя, а сам прыгнул за борт: лучше уж принять смерть от зубов акулы, чем от этакого людоеда.

Хосе Аркадио снова остался один. Поговорить или сыграть в труко — не с кем. И к тому же — сплошное безбабье. «Впрочем, мне еще матушка-покойница говорила: не связывайся ты с женщинами, сынок, — от них только поросята родятся».

Была достопамятная пятница 12 октября 1492 года, и Хосе Аркадио разглядел на горизонте каравеллу Христофора Колумба: тот плыл открывать Америку, не зная, что море здешним патриархом давно продано гринго. В подзорную трубу Хосе Аркадио увидел Колумба, но не стал даже и приближаться к его каравелле. Великий Адмирал Моря-Океана в тысячный раз ставил на попа Колумбово яйцо, и вид у него был такой одинокий, что это походило на эпидемию.

Золотые рыбки выпрыгивали из воды. Но какая от них польза? — их ведь не съешь.

Хосе Аркадио взглянул вверх, на мачты. «На парусах можно было бы, как на простынях Ремедиос Прекрасной, улететь на небеса. Но парусина промокла насквозь. Этот проклятый дождь идет, не переставая, уже четыре года, одиннадцать месяцев и два дня. И цыган Мелькиадес помер где-то от пеллагры, так и не открыв отцу тайны: откуда берется лед. И брат полковник — дурило: начинает войны и проигрывает их зачем-то одну за другой. О нем пишут все, а ему — никто. Абсурд, честное слово. Просто Кафка какая-то. Брэнд оф кобыла сива… Не хватает еще, чтобы у меня в животе водоросли от сырости начали расти. Кончится ли когда-нибудь этот дождь-надоеда?! Увижу ли я солнце и хоть кого-либо из своей многочисленной родни? Я одинок, словно девятый вал в море».