Страдания юного Зингера - читать онлайн книгу. Автор: Виктор Андреев cтр.№ 29

— Вы не сердитесь на меня, пожалуйста! Я по-хорошему улыбнулся. Мне оч-чень, оч-чень приятно на вас смотреть. А не ответил… просто у меня имя не такое хорошее, как у вас…

— Чем же мое — хорошее? — искренне удивилась Галя. — А плохих имен, да будет вам известно, и вообще не бывает. Ну, так как же вас зовут?

— Зиновий, — выдавил из себя с большой неохотой.

— И чем же оно плохое? Редкое имя! Не то что мое. — Девушка повторила нараспев: — Зи-но-о-ови-ий! Мне нравится! А вы ведь не здешний? Откуда будете?

— Из Ленинграда. Студент.

— Ой, что вы говорите?! Как интересно! А я ведь как раз в Ленинград и собираюсь поехать, в медицинский поступать. Я школу закончила, отец с матерью на юге, у них отпуск. Отцу тепла и солнца, как воздуха, не хватает. А я здесь осталась, одна. Впервые. К вступительным готовлюсь. А вы как в нашем городе оказались? Не секрет?

Зиновий торопливо оделся, стал рассказывать. Девушка схватила его за руку, воскликнула:

— Так вам ведь жить совсем негде! Пойдемте ко мне, пойдемте! Говорю же вам: квартира совсем свободная, мать с отцом уехали. А я и обед вам сварю, я готовить умею, правду говорю! Пойдемте же! Да не бойтесь же, я не кусаюсь!.. Смешной вы какой, честное слово…

По дороге она тараторила, не умолкая:

— …Отец у меня здесь сидел, сам-то он родом с Кавказа, его в тридцать шестом посадили, пять лет дали — как ярому троцкисту. Он мне говорил: счастлив донельзя, что рано сел. В тридцать седьмом его бы расстреляли, наверное. Такой ужас! А его на допросах не пытали, не били — просто срок дали; можно сказать: смехотворный. Это отец сам так говорит. Но ведь представьте: пять лет. Целая жизнь! В сорок первом, в июне, срок у отца кончился, освободили его, он уже на вокзале сидел — поезда ждал. А тут — война. Как снег на голову, отец говорит. Всех освобожденных, кто еще не успел уехать, здесь оставили. Отец стал вольнонаемным работать. В конторе — в том же лагере, где сидел. Может быть, ему из-за этого снова повезло: больше не арестовывали. А мама моя — из здешних. Ну вот, когда папа мой свободным стал, они и встретились. И поженились — это уже после войны было. Тут и мне повезло: я на свет появилась. Я родителей своих знаете как люблю!..

Зиновию отчего-то приятно было слушать Галю. Он успокоился, наваждение уже не преследовало. Мир снова обрел четкие, привычные контуры. И в этом мире был он.

И Галя.

— …А я тут такого насмотрелась — ужас! Вот и решила врачом стать. Детским. Я детей страсть как люблю! Ну просто безумно! Малипюсеньких! Ой, они такие… такие!.. Как думаешь: стану я хорошим врачом?!

Девушка остановилась. Подняв голову, умоляюще взглянула на Зиновия своими прекрасными черными глазами. Губы ее приоткрылись.

Зиновий — сам еще не отдавая себе отчета, зачем, — обнял Галю и крепко поцеловал.

Три дня они были счастливы.

Наваждение, преследовавшее Зиновия, рассеялось окончательно. И неудачником он перестал себя считать. Какой же он неудачник?!

А потом он уехал. Обещал писать, обещал обязательно вернуться в августе.

Но: не написал и не вернулся.

Через несколько дней после того, как Зиновий расстался с Галей, грузовик, который вез студентов на работу, перевернулся. Единственный жертвой оказался Зиновий.

Он так и не узнал, что все-таки вытащил счастливый билет судьбы.

…Спустя сто лет, в городе С., в сквере, на площади, поставили памятник. Зиновий узнал бы его сразу.

Это был памятник его сыну…

Какое-то — совсем короткое — время я работал в одном кооперативе. Что я там делал? Есть анекдот: «— Ты где работаешь? — Там-то. — А что ты там делаешь? — А это уже не моего ума дело». Это, наверное, про меня. Но бывать на работе я, признаться, любил. Дело в том, что кооператив арендовал бывшую коммуналку. Огромную квартиру с дли-ню-ю-ющим коридором — хоть на велосипеде катайся (не разрешено!). И меня забавляло: я уходил из своей коммуналки и через полчаса оказывался в другой, очень похожей на мою. Только здесь не жили, а работали. Я, естественно, работать не хотел. Бродил из комнаты в комнату, трепался, курил. Я перенес сюда свои домашние привычки, и мне было хорошо.

Начальнику, разумеется, это не понравилось. Председатель кооператива был, как и всякий начальник, — строгий, серьезный, злой. И, как уже заметил классик, со скошенными от постоянного вранья глазами. Однажды он вызвал меня к себе в кабинет и уведомил, что я не устраиваю ни его, ни возглавляемое им учреждение. Тон и лексику он усвоил еще в доперестроечное время.

Практически без копейки в кармане я оказался на улице и пошел куда глаза глядят.

Вышел на Владимирскую площадь. Брел, понурив голову, стараясь не замечать торговцев — в подобной толчее без денег чувствуешь себя весьма неуютно. И вот — там, где уже кончились «торговые ряды», у ограды Владимирского собора — нашел я тугой кошелек. Нагнулся, поднял его, раскрыл. В глазах зарябило от «пятисотенных»… А сбоку, в маленьком кармашке, — визитка.

Мелькнула ли у меня мысль: выбросить визитку, а деньги взять себе? Может быть, и мелькнула — сейчас не могу вспомнить. Нет, не стану врать: если вспоминать честно — да, мелькнула.

Я запомнил адрес и понес деньги владельцу — точнее, владелице. Идти было недалеко.

Дверь открыла старушка, пристально посмотрела на меня и, не говоря ни слова, пошла в глубь квартиры. Я почему-то (почему?) покорно последовал за ней.

Из-за дверей, выходящих в коридор, звучал хорошо поставленный голос какого-то артиста: в комнатах было включено радио.

«— Скажите, Шура, честно, сколько вам нужно денег для счастья? — спросил Остап. — Только подсчитайте всё.

— Сто рублей, — ответил Балаганов, с сожалением отрываясь от хлеба с колбасой.

— Да нет, вы меня не поняли. Не на сегодняшний день, а вообще. Для счастья. Ясно? Чтоб вам было хорошо жить на свете.

Балаганов долго думал, несмело улыбаясь, и наконец объявил, что для полного счастья ему нужно шесть тысяч четыреста рублей и что с этой суммой он будет жить очень хорошо.

— Ладно, — сказал Остап, — получите пятьдесят тысяч».

Старушка вошла в свою комнату; когда вслед за ней вошел я, закрыла дверь и сказала:

— Вы первый… Уже несколько месяцев я оставляю этот кошелек в разных местах города. Никто мне его не вернул. Вы первый.

— Но ведь и у меня все же мелькнула мысль: не взять ли его себе, — промямлил я.

— Ладно, чего уж там, — равнодушно махнула она рукой. — Будем считать: это не в счет. Здесь в кошельке много денег — можете взять их себе. Но эти деньги — не деньги. Как сейчас говорят: деревянные. Не для будущего… Я хочу предложить вам нечто другое… Смотрите мне в глаза — смотрите прямо, не мигая, не отводя взгляда!