Голубая акула - читать онлайн книгу. Автор: Ирина Васюченко cтр.№ 73

— Мне было всего три. Я бегала по комнате, зажмурив глаза, и в конце концов, конечно, расквасила себе нос об стену. Мама, тетя и нянька сбежались и наперебой стали меня жалеть. От злости я ревела все громче. Пришел отец. Он сказал: «Только что сделали ремонт, и вот посмотри, какое дурацкое красное пятно от твоего носа осталось на новых обоях!» Я сразу перестала плакать и подумала: «Хоть один умный человек нашелся!» Взрослые не верят, что маленький ребенок может так рассуждать, но я помню точно, что подумала именно это.

Мой вопрос привел Владислава Васильевича в состояние задумчивости и как бы даже неуверенности, хотя последнее было в нем странно.

— Доктор Трофимов… гм… как вам сказать? Хирург был сказочный. Безнадежные случаи обожал: вот кто любил с того света вытаскивать! По многу часов, бывало, бьется над больным, которому, кроме гробовщика, ничего уже не нужно. И побеждал! Не всегда, конечно. А и не скажешь, чтобы редко. Когда после той оказии с парнишкиным купаньем я у него в клинике лежал, видел, какой он из операционной выходил. Тоже был ратник — хлебом не корми, дай только с судьбой поспорить. Халат в крови, как у мясника, глаза горят, что твой Наполеон после Аустерлица! Кстати, его «маленьким доктором» звали — с ростом ему тоже не повезло, как Бонапарту. Тогда он уж последние месяцы доживал. Расширение аорты, ничего не попишешь…

— Что врач был отличный, это я знаю. А человек какой?

Владислав Васильевич видимо заколебался:

— Эх, в душу-то никому не влезешь. Неприступный был господин. Друзей почитай что не имел, кроме Ксенофонта Михайловича Гамалея, старца почтенного. Знаете его?

— Встречались.

— По возрасту он ему в отцы годился, а был — друг. На этой даче при жизни хозяина месяцами живал. Ксенофонт Михайлович кристальная, благороднейшая личность, без страха и упрека, что называется… Вот оно дело-то в чем: кроме таких, Трофимов никого не признавал. Людишки, знаете сами, обыкновенно бывают со всячинкой. А он не прощал. Будь ты хоть весь брильянтовый, а он чуть подлинку заметит, хоть малую, одну-единственную, и пиши пропало.

Не задел ли я нечаянно больную струну в душе весельчака Подобедова? Должно быть, что-то случилось у них с Михаилом Михайловичем, какая-то размолвка, не вполне лестная для моего доктора..

— А за самим Трофимовым что ж, и слабостей не водилось?

— Да как сказать. Забавные черточки были. Вот, к примеру, насчет Данилы Кованько… Это был такой глава черной сотни в Полтаве. Двоюродная сестра Трофимова вышла замуж за его брата. Так наш железный человек был просто вне себя! Говорил: «Поймите, родство с Данилой, даже такое отдаленное, — мерзость, с которой невозможно смириться!» А тут еще, как на грех, у него в клинике один хирург был по фамилии Гольдман, стервец прямо редкостный. Сплетник, доносчик, врач никуда не годный… У него еще привычка была такая аховая: перед операцией всю санитарную обработку чин чином проведет, а как подойдет к больному, прежде чем приняться за дело, бороду себе обязательно погладит! Трофимов его от всех дел отстранил, насилу позволял чирей какой-нибудь на седалище вскрыть. А выгнать не решался. Сетовал: «Был бы этот негодяй русским или украинцем, духу бы его здесь не было! Но чтобы я уволил еврея? Чтобы он потом на всех углах трубил, что от родственника господина Кованько иного и ждать не приходится?» Вот где он был у Гольдмана из-за этого Данилы! — И Подобедов не без злорадства показал мне сжатый кулак.

— Любопытно. А вот скажите еще, Трофимов пил?

— Попивал! — весело подтвердил Подобедов. — И вот что примечательно: во хмелю куда только девалась вся его неприступность! С первым встречным дружился, на брудершафт пил — подумаешь, рубаха-парень! Потом новый приятель к нему разлетится, дескать, «Миша, дружище, здорово!». А он как лед: «Позвольте, не припомню… Чему обязан?» Такой характер.

Я счел уместным выразить неодобрение:

— Ну, это неприятно. А с начальством как он ладил при таком нраве?

Подобедов обрадовался:

— Вот! Трофимов и начальство — это, батенька, тема особая. Тут премногие томы нужны. А я вам всего один анекдотец поведаю. Михаил Михалыч тогда совсем еще молоденький был, хотя уже — Трофимов от головы до пят. В больнице ждали посещения губернатора. Тогдашний главный врач любого начальства как огня боялся. Перед губернатором он так трепетал, что и сказать нельзя. При визитах вышестоящих он от ужаса заблаговременно заболевал. И тут слег, а Трофимову наказал: примите, мол, его превосходительство со всем почетом, да смотрите, как будете его по больнице водить, действуйте с умом. Постарайтесь, чтобы он не зашел туда-то, не заметил того-то, а тем паче того-то… Не все, мол, у нас благополучно, он, не приведи Боже, останется недоволен…

Приезжает губернатор. Что вы думаете? Трофимов его напрямик, мимо всех положительных примеров, ведет туда, где неладно. Так носом и тыкает: мол, больнице не хватает ассигнований, смотрите, вот вам доказательства! Мало того: когда они внешние постройки осматривали, дождик закапал. Кто-то, конечно, тотчас бежит с зонтом. Трофимов без церемоний этот зонтик отбирает и раскрывает над собой.

— Михаил Михайлович, зонтик для его превосходительства!

— Его превосходительство в пальто и шляпе, а я налегке.

Так и не отдал!

Забавно: Подобедов явно гордится Трофимовым, хотя я убежден, что тот его чем-то чувствительно задел, причем, скорее всего, поделом, то есть чувствительно вдвойне. За это, сообразно моим причудливым наклонностям, непоследовательный Владислав Васильевич стал милее моему сердцу, нежели безупречный Михаил Михайлович. Будто почувствовав это, Подобедов заметил:

— Привязался я к вам, голубчик, вот досада!

— В чем же досада?

— Врачу, — назидательно возразил он, — не след привязываться к больному. Больной не любит врача. Это закон природы.

Я запротестовал:

— Вы ошибаетесь, напротив…

— Слишком давно я практикую, чтобы ошибаться, — беспечально молвил Подобедов. — Больной всегда покидает врача, едва тот становится ему не нужен. Как вы можете догадаться, это бывает по двум причинам.

— Ну, что до нашего с вами союза, ему, как я понимаю, угрожает только одна из этих причин.

Подобедов скорчил кислую мину:

— Вы неисправимы! А насчет причин, которые могут нам угрожать… Знаете, какая у врачей была жизнь при царе? Каторга! Смолоду эскулап только и знал, что копил на собственную клинику. Во всем себе отказывал. А как приобретет ее, вожделенную, бывало, уж и не хочется бедняге ничего, кроме мягкого кресла. Я — не копил. Что было, все тратил. По свету поколесил всласть. Женщины… что говорить!

И Подобедов облизнулся. Я вдруг понял, кого он мне напоминает. Костю Легонького! Хотя тот был адвокат, а этот терапевт. Тот длинен и сухопар, этот в теле и приземист. Этот бобыль, а тот… Полно. Владислав Васильевич ни сном ни духом не повинен в этом сходстве, к тому ж не лица и не судьбы, а так сходстве чего-то неуловимого…