Трансатлантика - читать онлайн книгу. Автор: Колум Маккэнн cтр.№ 37

Нью-Йорк сгустился, как отхаркнутая кровь. За складами и высокими домами садилось солнце. На пристани – люди-руины. Какой-то человек вопросительно рявкал. Имя. Возраст. Место рождения. Громче. Черт возьми, я же сказал – громче. Лили обсыпали порошком от вшей и впустили. Она проталкивалась вдоль берега, среди стивидоров, полицейских, попрошаек. Маслянистая гавань дышала вонью. Покорежено. Изодрано. Грязно. В жизни своей она знавала лишь нескольких американцев, всех повстречала в дублинском доме Уэбба, все носители великого достоинства, как Фредерик Дагласс, однако эти вот ньюйоркцы – порождения теней. Сутулые негры – согбенные, скорченные. Что ж это за свобода такая? У некоторых остались клейма. Шрамы. Костыли. Руки на перевязях. Она шла мимо. Женщины в доках – белые, черные, мулатки – грубы, губы размалеваны. Платья выше лодыжек. Не таким должен быть город. Ни тебе красивых экипажей, запряженных ломовиками. Ни мужчин в бабочках. Ни грохота речей в порту. Лишь грязные ирландцы, что окликают тебя, исходя презрением. И безмолвные немцы. Украдчивые итальянцы. Она бродила среди них как в тумане. Дети в небеленом хлопковом рванье. Собаки на углу. С неба спустилась голубиная банда. Лили пошла прочь от криков возниц и ритмичных воплей разносчиков. Туже закуталась в шаль. Сердце колотилось под тонким платьицем. Она шла по улицам, страшась воров. На туфли налипали человечьи нечистоты. Она крепко стискивала капор. Пошел дождь. Ноги стерты. На улицах царила лихорадка. Кирпич на кирпиче. Голос против голоса. Женщины сидели над шитьем на сумеречных чердаках. Мужчины в цилиндрах застыли в дверях текстильных лавок. Мальчишки укладывали брусчатку, ползая на коленях. Толстяк наяривал шарманку. Маленькая девочка вырезала силуэты из бумаги. Лили спешила дальше по тротуару. Ее обогнала нахальная крыса. Лили переночевала в гостинице на Четвертой авеню, где за отставшим лоскутом обоев таились клопы. В первое свое американское утро проснулась от криков лошади, которую избивали дубинкой под окном.

В подвале еще хранились листы стекла из мельчайшего, чистейшего песка. Она заметила свое отражение: уже тридцать шесть лет, стройна, по-прежнему блондинка, но на висках проступает седина. Вокруг глаз морщины, шея в глубоких бороздах.

Как-то вечером подглядела за темноволосым солдатом в подвале: сбил замок с двери, перетащил листы стекла, расставил вокруг себя. Сидел в стеклянном гробу, изрыгал пронзительный смех. Само собой, накачан опиумной настойкой.

Поутру листы аккуратно лежали в углу, а солдат собирался обратно на передовую. Один из тех, решила она, кто выживет.

– Поищи моего сына, – сказала она ему.

Солдат уставился ей через плечо.

– Фамилия Фицпатрик. Тэддиус. Откликается на Тэда. У него арфа на лацкане.

В конце концов солдат кивнул, но смотрел куда-то в даль за ее спиной. Совершенно точно не услышал ни единого слова. Прозвенел крик, и солдат отошел, смешался с толпой калек. Они скатали свои пончо, оттерли жестяные кружки, пробубнили молитвы, снова ушли прочь.

Привычное теперь зрелище – солдаты, безгласные подручные своих мушкетов, растворяются за деревьями.

Потянулась к лампе, свисающей с потолка, чиркнула спичкой, зажгла фитиль. На последнем дыхании замигало синим и желтым. Лили надела на лампу стеклянный колпак, пошла из палаты, на ходу разжигая другие лампы. Стала ждать на крыльце. Открыта ночи. Легкий ветерок в беспросветной жаре. Деревья темнее тьмы. Совы, ухая, носились в кронах, летучие мыши высыпали из-под карнизов фабрики. Вдалеке взвизгивали койоты. Временами шум из госпиталя: крик, грохот тележки в коридоре наверху.

Из кармана жакета Лили вынула трубку, прутиком примяла табак. До отказа наполнила легкие дымом. Маленькие радости. Зубами стиснула трубку, обвила колени руками, подождала еще.

Фургон Йона Эрлиха узнала по громыханию. Он подвел лошадей к госпиталю. Окликнул Лили, кинул ей узду – привязать лошадей к чугунному кольцу у подвальной двери. Уже привычный ритуал. Йон Эрлих – лет пятьдесят, а то и больше. В фуражке с кожаным козырьком, просторной рубахе, куртке, даже в разгар лета. Волосы на кончиках седеют – раньше были светлыми. От работы согбен и однако ловок. Немногословен, а когда говорил, выходила мягкая скандинавская напевность.

В глубине фургона – восемь ящиков льда. Сладил уговор с доктором в госпитале и возил лед со складов далеко на севере. Лед тщательно паковали.

– Мэм, – сказал он, касаясь козырька. – Ну как?

– Что как?

– Весточка есть? От мальчонки вашего?

– А, – сказала она, – нет.

Он кивнул и залез в фургон, отцепил веревки, выкинул их в грязь. Под досками днища натекла талая лужица.

Йон Эрлих вынул штырь из петли, опустил задний борт. Длинным железным крюком подтянул к себе верхний ящик. Встал позади фургона, повернулся, принял ящик на спину. Согнул колени, закряхтел. Под весом льда заметнее стала хромота.

Лили озерцом желтизны освещала ему дорогу. Вниз по лестнице, мимо листового стекла. Они шли по подвалу, и вокруг множились их тени. Йон Эрлих тащил тяжелый ящик. Размером с моряцкий сундук. Лили слышала, как Йон Эрлих часто и тяжело дышит. Толкнула дверь лёдника. Внутри на крюках висели мясные туши. На полках вдоль стен – строй медицинских принадлежностей. Банки с фруктами. Волной накатила прохладная синева. Йон Эрлих ступил в ледник, пристроил старые глыбы льда в углу. Прямые углы подтаяли. Нелегко сложить один на другой. Скоро вовсе исчезнут.

Подтолкнул к стене новый ящик. И так восемь раз. В обоюдном молчании. Куртка мокра от льда и пота.

Из кармана достал небольшие клещи, аккуратно пооткрывал ящики. На пол просыпались опилки и солома. По одному достал из ящиков громадные шматы льда, руками в перчатках отряхнул их начисто. Новые шматы – идеально плоские, прямоугольные. Отсвет голубизны по краям, глухая белизна посередке. Разложил их ровно. Чем они друг к другу ближе, сказал, тем дольше протянут. Лили посидела в углу, посмотрела, как он работает, затем сходила наверх, принести ему попить из кухни. Когда вернулась, он уже сидел снаружи на крыльце, ждал. Открыл сильно потрепанную книжку. От него густо несло потом. Лили поглядела на книжку. Буквы ничегошеньки ей не говорили.

– Библия?

– Она самая, мэм.

Она привыкла не доверять мужчинам, которые таскают с собой Библию. Им, похоже, чудилось, будто в Библии живут их собственные голоса. Она видела таких в Нью-Йорке и Сент-Луисе – заливали мир своей трескотней.

– Я б не сказал, что с каждым словом согласен, – пояснил Йон Эрлих, – но кой-чего тут разумно.

Захлопнул книжку коснулся фуражки, отошел, развернул лошадей. Фургон загромыхал пустотой.

– Доброй ночи, мэм.

– Лили, – сказала она.

– Ага, мэм.

Она проскользнула обратно в подвал, подняла старый кус льда – на три четверти растаял. Стал шириною с чайный поднос, на ощупь скользкий. Отнесла его наверх, в палату, где ждали две ночные сиделки. Они положили старый лед на стол, раздробили острым ножом на осколки, на клинышки, чтобы класть их потом раненым в рот.