Трансатлантика - читать онлайн книгу. Автор: Колум Маккэнн cтр.№ 22

Священник глядел, как они взбираются на холм. Сбоку на сутане остался длинный шрам темной грязи – видно, поскользнулся и упал. Он все держал четки в кулаке, но не стискивал, и они болтались у бедра. На прощание Изабел подняла руку, но священник не откликнулся. Застыл, как метроном, им вслед поворачивал лишь голову; тело окаменело. Потом зашагал по мокрой траве к кострам.

Лошади взмылены, устали. Пугливо пробирались во тьме. Домой добрались далеко за полночь. Мистер Дженнингс поджидал у дверей. Приготовил ужин, горячее питье и одеяла. Во дворе царила суматоха.

Когда Дагласс шагнул на брусчатку, колено едва не подломилось. Ему вручили свечу и одеяло. Он побрел в дом. Его тень на лестнице множилась.

Ночью ему не спалось. Перед зарей спустился в тишину библиотеки. Колени ныли. Плечи словно приварило к голове. Он тихонько вошел. В углу, в сумраке, сидела Изабел. Подняла голову, увидела его; у него такой ритуал – кататься вдоль книжных шкафов на стремянке. Он помялся в дверях, шагнул ближе, обнял ее. И только. Ладонью обхватил ее затылок. Мгновенье помедлил. Она всхлипнула. Когда он отстранился, его рубашка на плече промокла.

В последнее утро в Корке Фредерик Дагласс сел в двуколку один. Лошадь, похоже, ему покорилась. Поводья мягко легли в руки. Поехал на юго-запад, побродил по берегу. Тихо здесь. Ни одного эмигрантского судна. Отлив отступил, словно карандашом начертив на пляже легкую песчаную рябь. Четкие отзвуки, один за другим, до тенистой складки горизонта. Моря больше нет. Есть только облако. Сердце сжалось от тоски по дому; так похоже на Балтимор.

Когда он опустил ногу, подошва, чавкнув, выдавила воду из песка. Мимолетный след. Земля под ногами будто подвижна. Он поднял ногу, посмотрел, как утекает вода, как разглаживается песок. Можно повторять снова и снова, оттиск за оттиском.

Песок тянулся многие мили, но Изабел предостерегала: эти места известны стремительными тихими приливами. Вода подкрадется тайком, ринется, налетит, окружит – и Дагласс окажется в западне. Трудно даже вообразить. Здесь, казалось бы, так безмятежно.

Он наклонился и разглядел, как в песочной ряби сучат ножками крошечные крабики. Одного посадил на ладонь. Крабик был почти прозрачный, глаза выпучены и громоздки. Может, это манящий краб. Добежал до кончиков пальцев, поразмыслил, вернулся. Дагласс повел рукой, и краб ринулся спасаться повыше, на запястье. Дагласс бросил его обратно в песок; краб поспешно зарылся и спрятался. Надо же, как быстро исчез.

Дальше по берегу бродили какие-то женщины – собирали раковины. В длинных платках, на спинах соломенные корзины. Ищут пропитание. В газетах Дагласс читал, что картофельная зараза все хуже, цены на муку выросли вдвое за несколько дней, запасы зерна истощились. Одна надежда, что урожай следующего года не подведет.

Дагласс зашагал по берегу. К горизонту прилипло судно с высокими мачтами. Дагласс посмотрел, как оно уходит. Когда снова огляделся, женщины будто сквозь землю провалились. Он разглядел только темные пальто. То и дело они нагибались, ритмично наклонялись, ловя свои находки в песке.

Он выходит из ярко освещенного лифта. Идет мраморным вестибюлем к вращающимся дверям. Шестьдесят четыре года. Гибкий. Седеет. В теле – легкое напряжение вчерашнего тенниса.

Темно-синий пиджак, слегка жеваный. Под ним бледно-голубой пуловер. Брюки мятые. Ни нахальства, ни кичливости. Даже походка притихшая. Туфли чисто и звонко стучат по полу. Кожаный чемоданчик в руке. Он глядит на швейцара, склоняет голову, и тот нагибается за чемоданом – только рубашка, костюм, бритвенный набор, запасная пара туфель. Под мышкой другой руки зажат портфель.

Быстрым шагом через вестибюль. Под разными углами прилетает его имя. Консьерж, пожилой сосед примостился на диване, подсобный рабочий оттирает большие стекла. Двери будто заловили слова и теперь раскручивают. Мистер Митчелл. Сенатор. Джордж. Сэр.

Черный лимузин вхолостую урчит перед многоэтажкой. Легкое содрогание выхлопа. Какое облегчение. Журналистов нет. Нет фотографов. Нью-йоркский ливень не похож на ирландский: бежит, спешит нетерпеливо, уворачиваясь от зонтиков.

Он выходит к дневному свету. За навесом взлетает зонтик, открывается дверца.

– Спасибо, Рамон.

Всегда этот миг страха – а вдруг в салоне кто-то поджидает? Новости. Рапорт. Взрыв. Мы не сдадимся.

Он садится сзади, кладет голову на прохладную кожу. Вечно эта секунда, когда кажется, будто можно развернуться, раздумать. Другая жизнь. Наверху. Ждет. В последнее время о нем немало писали газеты: его красивая молодая жена, новорожденный ребенок, мирный процесс. Поразительно, что спустя столько лет он еще интересует прессу. Его запечатлевают на камеру. Тащат сквозь электронную мясорубку. Карикатуры на него в авторских колонках – серьезный, очкастый. Он бы предпочел долгий прилив молчания. Посидеть в этой машине, закрыть глаза. Вздремнуть ненадолго.

Передняя дверь открывается, и Рамон садится, высовывается наружу, встряхивает зонтик, смотрит через плечо:

– Как обычно, сенатор?

За последние три года – почти двести авиаперелетов. Раз в три дня. Из Нью-Йорка в Лондон, из Лондона в Белфаст, из Белфаста в Дублин, из Дублина в Вашингтон, оттуда в Нью-Йорк. Реактивные лайнеры, частные самолеты, правительственные чартеры. Поезда, лимузины, такси. Жизнь протекает в двух телах, двух гардеробах, двух комнатах, двух часовых поясах.

– В аэропорт Кеннеди, да. Спасибо, Рамон.

Машина под ним аккуратно сдвигается, выезжает на Бродвей. Знакомая внезапная утрата, грусть, скорбь отбывающего закрытого автомобиля.

– Минутку, Рамон.

– Сэр?

– Я сейчас вернусь.

Машина мягко тормозит. Он тянется к дверной ручке, выбирается и, озадачивая швейцаров, бежит по мраморному вестибюлю в лифт, и начищенные туфли щелкают, оставляя на полу дождь.

Девятнадцатый этаж. Стекло и высокие потолки. Окна приоткрыты. Ряды длинных белых стеллажей с книгами. Изысканные персидские ковры. В углу зажжена ранняя лампа. Он тихонько идет по бразильскому паркету. Столкновение света, хотя снаружи дождь. К югу – Коламбус-сёркл. К востоку – Центральный парк. К западу – Гудзон. Снизу всплывает музыка – воскресные бродячие артисты. Джаз.

Хэзер в спальне их сына, нагнулась над пеленальным столиком, подобрав волосы повыше. Не услышала, как он вошел. Он стоит в дверях, смотрит, как она застегивает подгузник на липучку. Наклоняется, целует сына в живот. Распускает темные волосы и опять склоняется к ребенку. Щекочет его. Детка хихикает.

Сенатор стоит в дверях, пока Хэзер не чувствует его спиной. Окликает его, берет ребенка, заворачивает в одеяльце. Смеется, идет по красивому ковру с грязным подгузником в руке.

– Забыл что-то?

– Нет.

Он целует ее. Затем сына. Слегка прищипывает ему пальчики на ноге. Мягкая кожица под пальцами.