Неблагодарная чужестранка - читать онлайн книгу. Автор: Ирэна Брежна cтр.№ 15

— Попробуй то или это, вкусно тебе? — приучали меня к смачной игре в демократию, но для демократии я не годилась, ела картошку без оливок и пила воду из-под крана.

Потом меня взяли на работу официанткой. Обслуживала я топорно, с мрачной миной на лице. В итоге юный предприниматель одарил меня крупной денежной купюрой.

— Я этого не заслужила, у меня прислуживать не получается, — воспротивилась я.

— Вот именно, мне надоело официантское манерничанье.

Я даже не раздумывала, обижаться или нет, а просто забрала незаслуженное вознаграждение.

Так началось разложение здешней сферы услуг.

Если кто и бахвалился, то точно чужестранец, и вся страна утихомиривала его обеими руками:

— Угомонись.

Только не заносись в облака, оставайся на земле. Недооценка возможностей свидетельствовала о серьезных намерениях, переоценка вызывала подозрения. Бахвалам не доверяли даже продажу почтовых марок. Если же кто-то чувствовал себя чересчур уверенно, то становился одиночкой. Жил без марок. Хвастун и опасный эгоцентрик. Непригодная для демократии особь. Другие страны культивировали шарм, но шарм невозможно накапливать, он разбазаривается при первом же диалоге. И что остается? Ничего, кроме ненужных красивостей, причем вывоз мусора не функционирует. А здесь любили всякие лишенные шарма вещи. Функциональность ставилась выше шарма.

Еще больше, чем бездельников, здесь недолюбливали тех чужестранцев, которые говорили плавно и умно, схватывали на лету, проявляли находчивость и точность суждений, имели наглость не скрывать своих достоинств, занимая руководящие посты. За холодными масками я обнаружила комплекс неполноценности. Маску именовали личиной, хрупкой личинкой на стадии развития.

И все же кому-то чужестранки нравились — нуждающимся в помощи, старым и больным женщинам. Мы уступали им место в трамвае, поднимали упавшую монетку, а Мара однажды так удачно открыла дверь, из-за которой доносились стоны. За дверью лежала упавшая соседка, и Мара вызвала «Скорую». Мара уже не помнила о благородном поступке, но здесь просто так ничего не забывалось. Восставшая к жизни Пасху за Пасхой дарила Маре деньги и шоколад.

* * *

Лестничные пролеты психиатрической клиники связывает арт-объект: белые хлопчатобумажные крупноячеистые сети вьются по перилам между пятью этажами. Поднимаясь, я задумываюсь о красивой метафоре: мы вас поймаем.

В комнате без окон плачет женщина, уверяющая, что ей совсем не хочется плакать. Она с укором смотрит на психиатра, словно это его вина. Психиатр защищается:

— Вы не можете себя контролировать.

— Но почему? Почему у меня голова идет кругом, когда я вижу забитые полки супермаркетов? Почему мне так больно от скрежетания трамваев и громких голосов?

Молодой психиатр — чужестранец в квадрате, а то и в кубе, его многослойный акцент составлен из нескольких языков. С трудом удается очищать слова от акцента и понимать их. Эта больница — гигантская мастерская с множеством ремесленников со всего света. Где-то вправляют кости, где-то — мозги.

— Когда у вас возникают эти состояния, вы теряете связь с реальностью?

Пациентка кричит:

— Они и есть реальность, доктор, вы уж поверьте мне!

Мне удается отыскать в ее отчаянии что-то комичное. Таким образом я скидываю с себя чужие горести. Перевожу с удовольствием, резюмирую пространные реплики пациентки, превращаюсь в апологета предельной ясности.

— К вам приходят мысли о самоубийстве? — как бы невзначай интересуется психиатр, словно речь идет о насморке.

— Вы ведь не станете сажать меня под замок?

— Нет-нет.

Психиатр то с улыбкой, то с досадой наблюдает за этой трагикомедией. Только здесь не театр. Его задача — распутать путаницу мыслей. Про себя он может посмеиваться над сумасшествием и по вечерам утомленно рассказывать жене, переключая телеканалы:

— Ох, сегодня привели еще одну паникершу.

Пациентке вспоминается здоровое прошлое:

— На родине я работала автомехаником, обожаю запах бензина.

Психиатр просыпается:

— Что? Вы — автомеханик?

— Да, конечно. На выходных я каталась по окрестностям на своей «Хонде», выигрывала гонки. Но с тех пор, как упала на ухо, свист и грохот сводят меня с ума, гу-гу-гу-гу. Я забываю все подряд. Почему память мне изменяет?

— Ваши силы подтачиваются страхами, вот почему.

— Скажите, доктор, у меня психическое заболевание или это тиннитус? [1]

— Тиннитус был первопричиной, потом появились и обособились страхи, и одно стало вызывать другое.

Сцепив пальцы, врач поднимается.

— Сейчас перерыв, потом возьмем у вас анализ крови.

— Забыла сказать вам, что выхожу замуж.

— Поздравляю.

— Он говорит, что любит меня. Я перееду к нему в деревню. Там нет трамваев — наверно, это поможет.

— О, безусловно.

Теперь пациентка накидывается на меня, тычется в нос заплаканным лицом и так надсадно жалуется, словно рассказывает о грабеже, пытке и убийстве. А это и есть грабеж, пытка и убийство. Ужасный невидимый душегуб может взяться за свои бесчинства в любой момент, он не отпускает ее из своего дома, убеждает ее в том, что она сошла с ума, и никто не спешит ей на помощь. Жестокий мир.

Сбегаю вниз по лестнице. Нет, белые сети — это не арт-объект. Они вполне реальны. Препятствуют попыткам самоубийства.

* * *

Когда соседке захотелось позаимствовать у меня швабру, она подступила ко мне с заискивающим «пожалуйста», а отступила с каскадом «благодарю». Ее «ничего-ничего» глубоко задело меня, словно я была не в силах дать того, что просит сердце, — не говоря уже о том, что у меня не водилось швабр. Впрочем, она ни разу не приходила, чтобы о чем-либо попросить. Это мне только пригрезилось. Не могла же она признать, что у нее, хозяйки дома, не оказалось швабры.

«Ничего-ничего» раздавалось отовсюду. Вгоняло меня в тоску, становясь преградой между мной и местными. Достаточно плотнее прижаться друг к другу, и избитым фразам некуда будет встрянуть. Вольготно они чувствуют себя только в формальной пустоте. Куда подевалась благодарность? Ее обескровленный двойник восторжествовал над ней. Даже младенцев воспитывали весьма культурно:

— Пожалуйста, прекрати!

«Ничего-ничего» — елозящая швабра, стирающая границу между добром и злом. С этой магической, якобы умиротворяющей формулой обращались даже к врагам. Нежеланного гостя с превеликим сожалением и глубоким уважением письменно посылали куда подальше.