Если б мы не любили так нежно - читать онлайн книгу. Автор: Овидий Горчаков cтр.№ 66

Не слишком чопорные, уверенные в себе аглицкие гости, всесветные купцы, немало дивились азиатским порядкам. Князья и бояре драли носы перед чужеземцами, цепко следя, кто раньше снимет головной убор, слезет с коня или выйдет из кареты, кто первым шагнет навстречу и займет место одесную, высокую руку, сиречь с правой стороны.

При Иване Грозном еще не было Посольского приказа на Ильинке. Крымских, ногайских и польско-литовских послов, чаще прочих приезжающих в Москву, везли в особые подворья. Остальных устраивали в боярских хоромах. Аглицких гостей также поместили в чьи-то хоромы и тут же окружили сильным нарядом стрельцов — якобы для охраны, а на самом деле для того, чтобы никого не выпускать на улицу и не допускать общения с не обученным этикету и политесу московским людом.

Однако же русские оказались щедрыми хозяевами: они словно задались целью споить англиян. На каждого питока прислали они на день в расчете по семь чарок двойного зеленого, по две кружки ренского и романеи, по ведру пива, по полведра и четыре кружки разного меду, не считая браги и квасу. Приставы вельми беспокоились: хватит ли напитков дорогим гостям? Заодно они неуклюже шпионили за дорогими гостями, имея наказ, что выведать об их намерениях и вообще об их царстве-государстве.

Лермонту нетрудно было представить себе шествия гостей в Кремль, ведь он столько раз сопровождал с рейтарами иноземных послов. Ехали послы в царской карете. На улицы снова выгоняли послушный народ. Впереди шли стрельцы, а за ними на лошадях с царской конюшни везли подарки Царю — Цари их, невзирая на ветхозаветные предупреждения Государям против принятия любительных поминок, страсть как любили, особливо всякие заморские диковинки. Какой-то посольский чин, сидя на коне, вез «верующую» (верительную) грамоту, высоко подняв ее над головой для всенародного обозрения. Послов эскортировали приставы и придворные. Послы выходили из кареты, не доехав до Красного крыльца. Вдоль лестницы и шпалерами в покоях стояли дворяне и приказные люди, блистая «золотным платьем», выданным под расписку на сей токмо случай из царских кладовых со строгим предупреждением: коли заблюешь казенный наряд или порвешь его, выдерут тебя нещадно батожьем! Как видно, «показуха» вошла в русский обиход по крайней мере при Иване Грозном.

Бессчетное число раз стоял Лермонт во время приема послов в Столовой или в одной из Золотых подписных, иногда и в Грановитой палате. Примелькались ему и шапка Мономаха, и скипетр, и «царское яблоко».

Чанселора принял Иван Грозный.

Аглицкий гость, раздраженный тем, что при входе у него отобрали шпагу по обычаю татарских ханов, остолбенел, когда Царь, протянув ему правую руку для целования, затем деловито обмыл руку из особого серебряного рукомойника.

Ивану IV было тогда двадцать три года. В семнадцать лет, будучи великим князем с трехлетнего возраста, объявил себя Царем (цезарем, кесарем) всея Руси. Русские Цари утверждали, безо всякого на то, впрочем, основания, что они были не только помазанниками Божиими и происходили от варяжского князя Рюрика, но и от римского императора Августа Цезаря. Их не смущало, что в Европе никто этого всерьез не принимал, — в России заставляли верить. В 1550 году, ведя подкоп под бояр во имя утверждения самодержавия, он провел собор, добился реформы в пользу служилых помещиков-дворян, исправил «Судебник», через год ввел «Стоглав» — сборник церковных правил. Год назад он завоевал Казанское царство и зарился теперь на царство Астраханское и земли Ливонского ордена. Он еще не основал опричнину. Человек громадного политического таланта, он полагал себя не сыном, а отцом отечества, разврат соединял с религиозным экстазом, все более отравляясь неограниченной властью, упиваясь кровью поверженных врагов…

Иван, видимо, понял, что с помощью англиян он прорубит если не окно, то форточку, фрамугу в Европу. Он придавал большое значение прямым сношениям с Англией через Белое море. Этим он разрывал блокаду, в коей держали Московскую Русь Польша, Литва и Ливонский орден. К его великому сожалению, беломорский путь, условия плавания по Ледовитому океану не обеспечивали непрерывные, круглогодичные сношения.

Чанселор увидел державшейшего великого Государя восседающим на великолепном престоле в «большом наряде» — с золотым венцом на челе, в ризе из золотой парчи до щиколоток, в бармах, с хрустальным скипетром, унизанным драгоценными каменьями. На шее висел большой и тяжелый золотой крест. На перстах — ожерелье с финифтевыми изображениями небожителей. Был он высок, худощав, плечист. За ним стояли также в золотом облачении «главный секретарь» и «начальник молчания». В роскошных кафтанах восседало вокруг сто пятьдесят царедворцев — бояр и дворян. Несмотря на жару и духоту, в тронной палате бояре сидели, проливая пот, в высоченных меховых шапках.

Являл-представлял Чанселора окольничий Царя. Царь всея Руси пробежал глазами верительную грамоту Чанселора и справился о здоровье короля Эдварда VI Аглицкого. «Король здоров», — отвечал Чанселор, хотя Эдуард, который из-за смертельной болезни не мог присоединиться ко всему двору, провожавшему в путь флотилию Уилоуби в Гринвиче, [72] к тому времени уже скончался. В грамоте, писанной на латинском языке, король Эдуард VI просил коронованных братьев своих во всех странах на пути мореходов «Мистерии» открыть им вольный торг.

Иоанн отвечал англиянам, что их купеческие суда могут приходить в его государство когда угодно, «с благонадежностью, что им не будет учинено зла».

Его Величество пригласил Чанселора и его людей отобедать с ним, и, прождав два часа, они вошли в обширную Грановитую палату, полную всяческого благолепия, где Царь восседал уже в одеянии из серебра, с золотой короной на голове, вселяя ужас хищным взглядом из-под сдвинутых мохнатых бровей. Он в недоумении поглядывал на англиян. Следуя своим обычаям, они не снимали шляп перед иностранным самодержцем, не стояли перед ним с непокровенной головой. Это недоумение переросло позднее в невольное уважение, и когда он впоследствии решил жениться, то готов был взять в жены леди Гастингс, камер-фрейлину королевы Аглицкой, и когда он вознамерился, мучимый манией преследования и изводившим его извечным подозрительством, бежать из России, то подумывал именно о царстве Аглицком как возможном убежище. В планы свои он посвятил любимца своего Богдана Бельского и его родича Малюту Скуратова, обещая взять их с собой.

Чанселора поразила откровенность Царя. То набивался он в женихи к Елизавете I или леди Гастингс, то начинал смачно рассказывать о том, как он лишил невинности всех красивых девиц Москвы!

Перед обедом Царь едва не уморил заморских гостей длиннейшей молитвой. Во время обеда, на коем присутствовало двести знатнейших особ в государстве, прислуживали кравчий, шесть стольников, сто сорок слуг в казенных золотых кафтанах. Горели в трапезной тысячи свечей белого воска. Невиданные яства подавали на золотой посуде, и несть им было числа, хотя народ русский голодал и изнывал под ярмом крепостного права.

От щедрот своих Царь всея Руси посылал самым почетным гостям, включая и англиян, хлеб, отборные блюда, включая жареных лебедей, павлинов и другие отменные блюда, порой, впрочем, и смертельный яд. Поднимая бокалы, все вставали, и вставать пришлось раз шестьдесят — семьдесят. За время обеда Царь дважды менял корону, а прислужники трижды переодевались в новые шитые золотом бархатные кафтаны и парчовые доломаны.