— Прости. — Жена даже перешла на русский. — Знаешь, меня пугают почести, которые тебе здесь оказывают. Вы каждый день ездите на смотры…
— Это не смотры. — Великий князь потянул тугой галстук. — А демонстрация силы. Думаю, брат вовсе не жаждал отказываться от престола.
Киев.
«Тайные общества — дипломатия народов», — эту мысль Пушкин черкнул на полях своих конспектов по русской истории еще в Кишиневе. В то самое время, когда Константин Павлович дулся, а Николай Павлович хмурился, покидая Варшаву, совсем близко, в Киеве, их участь решали «народные дипломаты» — Михаил Бестужев-Рюмин и Анастасий Гродецкий. Они съехались в третий раз, ибо у поляков семь пятниц на неделе. И лишь в одном славяне были согласны: августейших братьев надо «нейтрализовать».
— Вы обещали пойти на все, даже на крайние средства, — взывал поручик Бестужев. — Убийство цесаревича — залог нашего единодушия в грядущем восстании.
Гродецкий мялся. Он был человек мирный, помещик, хотя и горячий патриот.
— Мы готовы арестовать его высочество и передать его вам, а там делайте, что хотите.
— Я имею от полковника Пестеля строгое поручение заявить: у нас и так тринадцать августейших особ на очереди. Возьмите на себя хоть одного.
— Это ваш великий князь. Зачем нам обагрять руки его кровью? — кипятился Гродецкий. — Юноша, кто в ком нуждается?
Бестужев закусил губу. Пестель уже с потрохами съел его за чрезмерные уступки ляхам.
— Ведь мы пошли на признание за вами Гродненской губернии.
— Ха!
Этот звук должен был выразить все презрение к подачке. В то время как русские владеют Литвой, Украиной, Смоленщиной — наследственными землями Речи Посполитой, — уступка клочка территории унизительна и смешна.
— Польша должна быть признана независимой и восстановлена в прежних границах. Только на этих условиях мы согласимся на совместные действия.
— Означают ли ваши слова, что при исполнении названных требований вы избавите нас от Константина?
Гродецкий надулся, распушил бакенбарды, расстегнул венгерку и взял трубку, набитую свежим табаком.
— Боюсь, мы и в третий раз ни о чем не договоримся.
Бестужев впал в отчаяние. Он вел переговоры давно. Уломать «Соединенных славян» было в десять раз легче, чем поляков. Причем «славяне» никакой революции не хотели, напротив, предлагали объединить все братские народы в одной империи и задать туркам жару. Им Бестужев сказал, что «русские должны думать о себе». Варшавским эмиссарам приходилось рассказывая прямо противоположное:
— Мы обязаны уничтожить вражду между нациями. В просвещенный век не должно быть кровных распрей, интересы всех племен одни и те же. Мы готовы уступить еще часть Виленской, Минской и Волынской губерний.
Уже и договор был подписан, уже и независимость признана, а поляки все морщились. Да полковник Пестель, радетель о государственном интересе, чаял в них обманщиков: «Во время общего переворота они возведут Константина на престол в Варшаве и потребуют оттягать у нас полстраны, пока мы будем друг друга резать. Чтобы этого не случилось, цесаревич должен пасть. Так им и скажи: кровь великого князя скрепит союз между народами».
— Кровь великого князя скрепит союз между народами, — повторил Бестужев, мелко дергая правым усом. От объяснений с ляхами у него начинался нервный тик.
— Мы предоставляем вам свои каналы связи с европейскими обществами, соглашаемся действовать одновременно, уничтожить расквартированные в Польше русские войска…
— Блокировать! — подскочил Бестужев. — Уничтожить мы просим одного Константина.
— Нам же видится наоборот. — Гродецкий выпустил в лицо собеседнику клубы едкого дыма, отчего слабый грудью поручик закашлялся.
— Так вы берете на себя Константина?
— Мы подумаем.
Варшава.
В дверь постучали. Константин Павлович вздрогнул. Вечер разливался над озером в Бельведерском парке. Шелест листвы стихал, и дубрава наполнялась слабыми сумеречными тенями. Чувство покоя отхватывало сердце при взгляде на умиротворяющие картины. Почему люди не живут так же радостно и скромно, как трава и птицы? Почему полны зависти и взаимных обид?
От него уехал брат Николай. Они никогда не были дружны. Сказывалась разница в возрасте. И заносчивый характер младшего. Почему он, Константин, второй сын государя, должен уступать право на трон? Потому что попался в хитро сплетенную сеть?
Дверь приоткрылась. Генерал Курута просунул в щель кудлатую голову.
— Ваше высочество, граф Станислав Потоцкий просит принять его.
Константин вздрогнул. Вот уже третий год он не встречался с этим человеком. Гроссмейстер Великого Востока Польши. Собственной персоной. Какая честь!
В кабинет вслед за Курутой вошел высокий, стройный человек с лицом почти идеальной лепки. Его движения были исполнены достоинства, а голос, когда он поздоровался, — уверенности. Умные глаза смотрели пристально и понимающе. Без настороженности. А остеречься стоило. По долгу службы цесаревич преследовал таких, как незваный гость.
Впрочем, делал это неохотно, о чем знала вся Варшава.
— Ваше высочество простит мою дерзость, — начал граф, присаживаясь. Хотя ему никто этого не позволял. Пустая формальность. Его градус был так высок, что особы императорской фамилии могли бы сами постоять в его присутствии. — Осмелюсь напомнить вам наш разговор двухлетней давности.
В ноябре двадцать второго года имущество масонских лож Варшавы было конфисковано. В Вильно полиция сжигала на улицах гробы, семисвечники, звезды, мертвые головы и еще много чего из ритуальных предметов. Именно тогда Потоцкий, улучив момент, сказал великому князю:
«Вы разоряете людей, влияние которых еще может вам пригодиться».
Пришел час.
— Мы внимательно следили за визитом его высочества Николая Павловича, — гость улыбнулся. — И мы услышали ваш призыв.
— Призыв? — повторил Константин.
— Не отказывайтесь. То, о чем молчат уста, можно сказать иначе.
Напрасно Никс надулся, думая, что спектакль предназначен для него. Те, кому слал приветы со сцены цесаревич, увидели и поняли. Он не мог гласно объявить истину, но хотел, чтобы о ней догадались. И ужаснулись несправедливости.
— Каковы ваши предложения? — с легкой усмешкой спросил Константин.
— Это зависит от того, каковы ваши нужды.
Собеседники несколько мгновений смотрели друг на друга.
— Вас лишили прав, — вкрадчиво продолжал гость. — Их можно вернуть.
— Как? — Цесаревич набычился.
— Наши возможности обширны. Ведь не думаете же вы, что подписка о неучастии в ложах может заставить наших братьев прекратить работы?